Звезда печального счастья

— Поплачь, поплачь, — тихо гладила ее по мокрому лицу Матрена, как гладила в детстве, — слезами горе изойдет. Да и не реви прежде горя. Авось Господь не выдаст, свинья не съест. Може, все и обойдется…

Глядя на мать, расплакался и Митенька. Его маленький жалкий плач отрезвил Наталью Дмитриевну, она взяла на руки сына, словно большой толстый ком тряпок, прижала к лицу и принялась целовать нос и губы, накрасневшие круглые щеки.

— Солнце мое, не плачь, солнышко, все у нас будет прекрасно, выйдет солнышко, осветит рощицу, и мы с тобой пойдем в лес, наберем цветочков, и ты будешь, как маков цвет, весь румяный и пригожий…

Сама не сознавая, она повторяла все причитания и приговорки Матрены.

Кони неслись по гладкой укатанной зимней дороге, бились в передок саней комья снега из-под копыт лошадей, скоро дорога убаюкала Митеньку, и он заснул на руках матери.

Наталья Дмитриевна вытерла лицо, еще тихо всхлипнула и стала думать о том, что предстоит ей в Петербурге, и где найти Михаила Александровича, и какая судьба ожидает его. Что бы с ним ни случилось, она всегда будет рядом, это ее долг…

Глава третья

Во всю свою жизнь не помнил Николай дня страшнее и тягостнее 14 декабря. Он решил пойти навстречу опасности. Мятеж, бунт, что ж, он не струсит. С самого раннего утра, еще не рассвело, а он уже был на ногах. Шесть пробило, когда он уже был полностью одет, чисто выбрит. Сжав зубы, с побелевшими губами и глазами ждал он событий этого дня.

К семи прибыли во дворец почти все полковые генералы и командиры гвардейского корпуса. Перекрестившись перед иконой с неугасимой лампадой, он вышел к ним, одетый в мундир Измайловского полка, коего всегда был шефом, оглядел прибывших — все в золоте, эполетах и аксельбантах, подтянутые и торжественные…

Далеко отставив руку с листами бумаги, Николай твердым, хорошо поставленным голосом громко зачитал манифест от своего собственного лица о восшествии на престол. Опять оглядев присутствующих генералов, он развернул бумагу с духовным завещанием Александра и так же громко и четко зачитал и его. И только потом, все так же сначала бросив взгляд на неподвижных, строго торжественных генералов, приступил к чтению письма Константина…

Отречение Константина вызвало живой интерес генералов — многие впервые услышали о нем и украдкой поглядывали друг на друга…

Николай сложил листы бумаги, передал их адъютанту и твердо и громко, как читал, спросил:

— Есть ли у кого сомнения в законности моих притязаний на отцовский трон?

Генералы переглянулись, ни один из них не осмелился в этой обстановке что-либо возразить.

Николай остановился взглядом на графе Милорадовиче. Тот стоял с каменным лицом. Губы его были плотно сжаты.

Николай выпрямился, губы его еще больше побелели, а глаза налились твердостью и внутренней силой.

— После этого, — с расстановкой и твердой внутренней силой произнес он, — вы отвечаете мне головою за спокойствие столицы. Что касаемо меня, если я хоть час буду императором, то покажу, что этого достоин…

Слова его произвели на всех присутствующих огромное впечатление. Всем показалось, что его внутренняя сила и твердость — вот качества, которые должны быть в настоящем самодержце…

— Теперь, — продолжил Николай все с той же твердостью и уверенностью в себе, — всем полковым офицерам приказываю ехать в Генеральный штаб и принять присягу. Затем вы разъедетесь по своим полкам для приведения к присяге всех войск…

Все последние перед этим утром дни над Петербургом висели мглистые серые туманы, тяжелые облака тяжелым пологом укрывали горизонт. Рассвет принес ясный, теплый день, солнце, неяркое и бледное, выкатилось над городом, и город засверкал в его лучах. Отблескивали снежные крыши, сияла золотая игла Адмиралтейства, искрилась Нева, плотно укрытая ледяным пологом.

Чиновники Сената и Синода, съехавшиеся к семи часам в свои присутствия, уже в семь двадцать начали присягу.

Адъютант подбежал к Николаю и тихо доложил, что церемония присяги Сената завершилась. Подошел и священнослужитель, принимавший присягу членов Святейшего Синода. Здесь тоже все прошло гладко — ни единого вопроса, ни одного замечания…

Снова подошел адъютант и доложил, что первый батальон Преображенского полка полностью принял присягу, присягнул на верность Николаю и конногвардейский полк…

Николай держался твердо, но душа его была неспокойна. Он знал, что не все пройдет гладко, и в душе молился, чтобы не пришлось ему употребить силу…

Первой тревожной вести не удивились. Командир гвардейской артиллерии генерал Сухозанет бегом пробежал через все лестницы и переходы дворца и с мрачным, нахмуренным, тревожным лицом предстал перед императором.

— В некоторых частях ропот и сомнение, — тревожно доложил он.

— Брат, — обратился Николай к только что прибывшему во дворец Михаилу Павловичу, — прошу тебя, поезжай, успокой артиллеристов…

Михаил только взглянул на Николая, досадливо поморщился, как от зубной боли, но не решился протестовать и спешно вышел из залы.