Звезда печального счастья

В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое декабря Николай и вовсе не ложился спать. Сухой, высокий, в расшитом золотом мундире Николай переходил из залы в залу Зимнего дворца. Ему нужно было успокоить нервы, вздыбленные при восстании, он еще не пришел в себя после мятежа и требовал арестов. Все новых и новых арестованных вели в Зимний. Николай сам расспрашивал их, ругался и изливал всю ненависть, что владела им после мятежа…

Он призвал Сперанского и приказал ему заготовить манифест с объяснением событий 14 декабря. Немедленно, в двадцать четыре часа хотел он расстрелять всех, кто был замешан в мятеже, но старенький седенький Сперанский коварно заметил царю:

— Не спешите с расстрелами, ваше величество, надобно дать всему форму законности, да к тому же допросы откроют много важного, ибо, я полагаю, не одни военные замешаны в этом деле…

Николай только посмотрел на Сперанского. Старый человек, был он когда-то в чести у Александра, готовил даже какие-то законы, говорят, даже конституцию писал, но за оплошность сослал его Александр в ссылку и вернул только перед самой своей смертью. Теперь вернее его никто не служил трону…

— Вы правы, — ответил Николай, ему же и поручил написать манифест. Первый манифест о восхождении на престол доделывал тоже Сперанский, вычищая и выправляя текст Карамзина, изобилующий словечками вроде гражданских свобод и человечности…

Манифест, столь поспешно написанный Сперанским, гласил на другой же день после мятежа:

«Тогда как все государственные сословия, все чины военные и гражданские, народ и войска единодушно приносили нам присягу и в храмах Божиих призывали на царствование наше благословение небесное, горсть непокорных дерзнула противостать общей присяге, закону, власти и убеждениям. Надлежало употребить силу, чтоб рассеять и образумить сие скопище. В сем кратко состоит все происшествие, маловажное в самом себе, но весьма важное по его началу и последствиям».

Манифест обвинял злоумышленников в стремлении ниспровергнуть престол путем «гнусных» убийств и отдавал под суд его зачинщиков и мятежников.

«Сей суд и сие наказание, по принятым мерам обнимая зло, давно уже гнездившееся, во всем его пространстве, во всех его видах, истребит, как я уповаю, самый его корень, очистит Русь святую от сей заразы, покажет, наконец, всему свету, что российский народ, всегда верный своему государю и законам, в коренном его составе также неприступен тайному злу безначалия, как недосягаем усилиям врагов явных. Покажет и даст пример, как истреблять сие зло. Каждый по делам своим воспримет заслуженное наказание…»

— Я не брат Александр, — бормотал про себя Николай, — я с бунтовщиками миндальничать не буду. Я им покажу, как революции устраивать…

Но в душе он не уставал ужасаться содеянному и, вернувшись во дворец, тут же написал Константину:

«Дорогой, дорогой Константин! Ваша воля исполнена. Я — император, но какой ценой! Боже мой, ценой крови моих подданных…»

Комнаты Николая во дворце стали похожи на главную квартиру в походное время. Донесения от князя Васильчикова, от Бенкендорфа приходили с неимоверной быстротой, и Николай отдавал приказы об аресте. А потом начали прибывать и арестованные. Николай во все вникал сам, каждая деталь была ему важна…

Все солдаты, схваченные на месте побоища, были сразу же водворены в Петропавловскую крепость. Николай приказал к утру следующего дня стереть все следы происшествия, и убитых бросали в проруби на Неве, пятна крови присыпали снегом. К утру только поврежденный карниз Сената да огромные полыньи на реке напоминали о вчерашних событиях.

Все знатные люди, о которых удавалось узнать, были приведены во дворец, и Николай сам допрашивал их. Ругательствами и презрением были встречены эти люди. Князь Оболенский стоял перед императором со связанными руками, и теперь Николай мог излить на него всю ненависть и злобу — князь был старшим адъютантом в дежурстве Гвардейской пехоты, а Николай командовал одной из дивизий этой пехоты и потому Оболенский строго взыскивал с Николая еще в бытность его великим князем за упущения по службе. Не мог пройти мимо своего бывшего начальника Николай, чтобы не напомнить ему старых взысканий:

— Вы не можете себе представить, — обратился он к генералам, предварительно обругав Оболенского, — что я от него терпел…

Пришло и его время поизмываться над старшим адъютантом.

Многие из петербуржцев, особенно верноподданных, сами спешили привезти во дворец своих родственников. В. С. Ланской не позволил князю Одоевскому даже перекусить или отдохнуть, а сразу забрал его и повез во дворец — Одоевский приходился племянником его жене и после приговора Ланская наследовала 2 тысячи душ от Одоевского, лишенного чинов, званий и имений…

Князя Трубецкого привезли во дворец после полуночи. Николай в полной парадной форме и андреевской ленте вышел к нему навстречу и, приставив указательный палец к его лбу, закричал: