Звезда печального счастья

Подбежали дворовые, бросились поднимать. Холодный снег охладил, прояснил сознание. Она оттолкнула подбежавших, встала, едва держась на ослабевших ногах, и вернулась в дом.

— Матрена, собирайся, — тихо сказала она, — едем в Петербург.

Матрена было завыла в голос, но Наталья Дмитриевна так посмотрела на нее, что та присмирела и тихо спросила:

— С Митенькой?

Наталья Дмитриевна молча кивнула головой.

— Что такое, что случилось? — воскликнула Екатерина Михайловна, все еще сидящая за столом.

В доме сразу забегали, Матрена толково и дельно собирала вещи, распоряжалась укладкой.

— Я еду в Петербург, — объявила Наталья Дмитриевна сухо.

Свекровь чуть не задохнулась от возмущения.

— Как, муж уехал и ты в бега? — крикнула она, выскакивая из-за стола и подбегая к Наталье Дмитриевне. — Это что еще за новости?

Наталья Дмитриевна неожиданно припала к ней, слезы неудержимым потоком хлынули из глаз.

— Матушка, — слабо сказала она, — кто есть влиятельные люди в Петербурге? Напишите рекомендательные письма хлопотать надо, выручать Михаила Александровича…

Свекровь растерялась.

— Что же это, что же это, — бормотала она, — почему?

— Пишите, матушка, и побыстрее, я еду скоро, едва только соберусь…

— Да как же ты, такая молоденькая, такая слабая, да что ты сделаешь? И вообще, все это страхи, он приедет скоро, он же сказал.

— Ваш сын арестован, — твердо сказала Наталья Дмитриевна, — разве вы не поняли?

— Мой сын — генерал, — гордо выпрямилась Екатерина Михайловна, — кто смеет в чем-либо упрекнуть его… Разберутся и приедет домой…

— Я не могу вас уговаривать, матушка, хотите помочь сыну, пишите письма всем, кого только знаете, и побыстрее…

Но свекровь вовсе потерялась, она только бестолково всплескивала руками, рыдала без слез и твердила, что ее сын честнейший человек и ни в чем не может быть запачкан…

Наталья Дмитриевна поднялась к себе, собрала деньги, теплые вещи, подумала еще раз, что необходимо взять с собой в дорогу.

Свекровь так и не написала ни одного письма, она вдруг растеряла память, не знала, к кому обратиться, кого просить, кто может помочь.

Наталья Дмитриевна даже не ожидала от себя такой твердости и непреклонности. Когда свекровь поняла, что Натали не шутит, что она в мороз, в декабрьскую стужу собирается ехать, да еще с ребенком на руках, она стала кричать, что никуда не пустит ее, что скорее уж сама поедет, что дитя не должно простудиться, что она как бабушка не позволит взять его.

— Матушка, а вы уверены, что хотите остаться в деревне вместе с внуком, следить за ним, приглядывать? У вас ведь не будет времени для выездов, — настойчиво спрашивала ее Наталья Дмитриевна.

И свекровь притихла, она как-то вдруг подчинилась всем решениям невестки: настолько изменилась за какой-нибудь час Наталья Дмитриевна. Она спокойно и властно распоряжалась, отрядила с собой Матрену, кучера Федота, служанку за все про все и покладистого слугу Филиппа.

Целый обоз был собран за какой-нибудь час. Трое саней — для генеральши с ребенком и Матрены, для слуг и воз с провизией, посудой, одеждой…

Она решила не заезжать в Москву. Там уже, скорее всего, изъяты все опасные бумаги, да и в последние дни Михаил Александрович подготовился ко всяким неприятностям.

В своем неизменном черном платье, с черным чепцом на голове вышла Наталья Дмитриевна в гостиную. Свекровь сидела на кушетке, комкала в руках кружевной платочек и с ужасом смотрела на невестку.

— Наташенька, деточка, — вдруг повалилась она в ноги невестке, — не оставляй ты меня, старуху, куда же ты, пожалей меня…

Наталья Дмитриевна подняла ослабевшую свекровь и сказала тихо и просительно:

— Благословите в дорогу, матушка, — и перебила ее бесконечные жалобы, — мой муж в беде. Где муж, там и жена и дети его. Я не могу оставить его в горе. В радости я была с ним, в горе последую за ним.

Екатерина Михайловна метнулась в угол, сняла с киота старую почерневшую икону Божьей матери:

— Господь да благословит тебя, Наташенька, — едва выговорила она со слезами в голосе, — пусть все будет хорошо… Только не верю я, что Мишель, мой Мишель… — слезы душили ее, она не могла больше говорить, только частыми и мелкими крестами осеняла Наталью Дмитриевну.

И, выйдя на крыльцо, все смотрела подслеповатыми от слез глазами, как усаживалась в старый удобный тарантас на полозьях Матрена с Митенькой, закутанным по самые глаза, как важно воссел на облучок Федот и наконец влезла в темное теплое нутро повозки и невестка.

— Прощайте, матушка, берегите себя, — крикнула Наталья Дмитриевна, и кони тронулись.

Застучали о передок саней дробные комки снега, укатанная дорога подстелилась под полозья, обитые железом, потянуло ветром из всех щелей, и только тут Наталья Дмитриевна разрыдалась. В теплом темном уютном нутре тарантаса она молча плакала, сглатывая слезы, непрерывным потоком льющиеся из глаз.

— Жалкая ты моя, — приобняла ее Матрена.

И Наталья Дмитриевна упала на пышное плечо своей стародавней нянюшки и заплакала в голос.