Звезда печального счастья

Она всматривалась и всматривалась в синеющий сумрак над холодным северным городом, видела только белый полог, укрывший его, мрачный и унылый, видела черные проплешины выдернутых из земли домов и деревьев страшным наводнением прошлого года, присыпанные сверху мелкой снежной крупой, но выступающие из-под покрова мрачными пятнами. Она стояла и смотрела на этот город, в который попала волею судьбы, и ни о чем не думала. Только человеку с розовыми очками на глазах мог показаться красивым этот город, выросший на болотистых берегах, замерзающий под холодным низким небом, прикрытый шапками снежных сугробов и прикатанный людскими ногами и лошадиными копытами.

Петербург. Казанский собор.

Старинная литография.

Наталья Дмитриевна смотрела на этот город, выступающий из метели,

и чувствовала себя маленькой, жалкой и ничтожной перед каменной громадой.

Она подняла взгляд к небу и не узнала его. Словно гигантские волны заходили по всему небосводу. Белесые столбы мертвенного цвета переливались и переходили один в другой, растворяясь неслышно в сумраке холодного неба. Они были равнодушны ко всему — к людям, к этому городу, над которым источали они свое великолепное сияние, расходились кругами и снова поднимались в высь неба гигантскими белесоватыми столбами.

Наталья Дмитриевна вдруг почувствовала себя такой жалкой и ничтожной под этими гигантскими свечами мироздания, от изумления у нее захватило дух, и она упала на притоптанный снег и подняла руки к небу.

— Господи, прости нас, прости меня, прости весь род людской… Что мы такое в этом гигантском мироздании, как не ничтожные муравьи, отравляющие землю и дела твои, Господи? Прости, Господи, прости…

Она стояла на коленях и воздевала руки к небу, и слова рвались из ее груди, и грудь разрывалась от жалости и просила милости к себе и всем людям.

К ней подошел солдат в теплой шинели и треугольной шляпе с султаном и молча уставился ей в лицо.

Она перевела взгляд на его красное усатое лицо, заслонившее пышное великолепие неба, и смущенно поднялась с колен…

— Вот, — махнула она рукой на небо, где все продолжали гореть мертвенным белесым огнем гигантские столбы, переливающиеся и переходящие один в другой. Солдат сумрачно вскинул голову, едва бросил взгляд на гигантские столбы и небрежно бросил:

— Из деревни, что ли? Что ж, не видала северного сияния?

Она отряхнулась и пошла по Невской першпективе, стремясь домой, в свою новую квартиру, где был ее малыш, где были знакомые ей с детства ее крепостные и Матрена, особенно дорогая ей ее нянюшка.

Солдат проводил ее взглядом, усмехнулся в густющие усы и отправился по своим делам.

Почти два месяца ходила Наталья Дмитриевна вокруг Зимнего дворца и вокруг Петропавловской крепости. Никто ничего не сообщал ей о муже, запрещение писать и передавать ему что-либо тяготило и мрачило ей душу. Она знала, как привязан он был к ней и Митеньке, знала, что для него было бы отрадой узнать, что она здесь, в Петербурге, что рядом и беспокоится и хлопочет о нем. Но он сидел в каменной одиночке крепости, писал бесконечные ответы на бесконечные вопросы Следственной комиссии и ничего не знал о них…

Письма и передачи были запрещены на все время следствия…

Наталье Дмитриевне становилось тяжело ходить и ходить. Живот тяжело тянул книзу, и она знала, что приближается срок родов, но не могла заставить себя сидеть сложа руки.

Ее письма, просьбы к императору, к Следственной комиссии, ее умоляющие записки не имели никакого ответа.

Наконец она написала письмо к вдовствующей императрице Марии Федоровне, просила принять ее, просила облегчить участь своего мужа, писала о том, что это честнейший человек и герой войны, раненый и больной.

Вечером ее известили, что Мария Федоровна примет ее поутру в Зимнем дворце.

Она хорошо подготовилась к этому визиту — широкое черное платье скрывало тяжело выступающий живот, черный чепец не был даже обрамлен кружевами. Но зато лицо ее выступало, как из черной рамки чепца, — белоснежная кожа, не испорченная второй беременностью, строгий точеный нос, пухлые, словно детские, губы и огромные светящиеся синие глаза.

Ее провели по длинным коридорам и переходам, где было полно гвардейцев и на каждом шагу встречались солдаты и генералы в золоченых мундирах и эполетах, подвели к затянутой портьерой двери и попросили подождать…

В большой приемной зале, куда ее ввели, было мрачно и тихо. Стены, затянутые черным сукном, закрытые черной кисеей огромные окна, пышные полосы черных штор — все было в трауре. Мария Федоровна, вышедшая навстречу Наталье Дмитриевне, тоже была в трауре по смерти Александра. Ее черное платье разубрано было рюшами и кружевами, черная наколка на голове отличалась кокетливостью и модой, а закрытый ворот высоко вздымался роскошными волнами. Словно на черном блюде лежала ее голова. Лицо ее было увядающим и желтоватым, а руки в черных кружевных перчатках держали ослепительной белизны кружевной платочек.