Звезда перед рассветом

Над головой – переплетенные ветви в инее. Царственная тишина, нарушаемая иногда едва слышным хрустальным перезвоном – где-то в ключе бьются друг об друга крошечные тонкие льдинки. На дне кружки, что стоит на почерневшей скамье, ледяная корка, но вкус воды уже кисловатый, весенний, и ветер на краю обрыва вздыхает со сдержанным ожиданием.

– Девка Синеглазка, что это было? – спрашивает Люша и выпивает три глотка обжигающе вкусной воды.

Ветер чуть-чуть шевелит кружевной свод. Как из решета, сыплется вниз невесомый снежный пух.

– Если ты посвятил жизнь борьбе за светлое будущее всех людей, так вроде бы надо же и совесть иметь… Или необязательно? – сказал Александр, отложил газету и сделал глоток кипяченого молока из своего обеденного стакана. – Одни напрягают все силы, чтобы сохранить здание, в котором все мы живем, а другие изнутри подтачивают устои…

– О чем ты говоришь? – спросила Люша.

– Снова, впервые с начала войны появились агитаторы. Советы, комитеты… Опять двадцать пять! Крестьяне после всех реквизиций и мобилизаций слушают, развесив уши. Абсолютно необучаемый народ. Как будто им неизвестно, кто туда, в эти советы идет и чем все эти комитеты всегда кончаются… Кстати, у тебя рано утром, кажется, была Екатерина Алексеевна из Торбеево? Иван Карпович здоров?

– Насколько возможно.

– А кто это был с ней? Родственник?

Люша помолчала, потом дернула себя за мочку уха.

– Не могу сказать наверняка, но думаю, что это был убийца моего отца.

Александр подавился молоком и, задыхаясь, вытаращил глаза.

Люша спокойно встала, обошла стол и сильно ударила его по спине раскрытой ладошкой.

* * *

За окном чуть светился нежно-сиреневый весенний закат. Еще голые ветки высоких кустов напружинились и весело тянулись к небу. В них уже просыпалась упрямая, своевольная жизнь. Небо после зимы казалось поднятым вверх, как занавес в театре.

И в маленьком будуаре княгини Ольги Андреевны – радостный, чистый уют, яблоневые дрова потрескивают в камине, розовый пейзаж Клевера на стене, над круглым столиком, на котором чашка шоколада курится ароматным паром.

– А потом мы дали извозчику трешницу и он достал из-под сидения какую-то железную палку. Мы с ним вдвоем (Руди остался в санях) спустились к Неве и по очереди долбили лед. Я быстро взмок, сбросил шубу. Люди подходили к нам, узнавали, в чем дело, смеялись, многие вызывались помочь. Когда дело уже подходило к концу, некий расторопный малый сбегал в винную лавку и принес шампанского. Какая-то девица послала мальчика к живорыбным садкам на Фонтанку, и он притащил оттуда двух живых судаков. Проезжавший мимо франт в полосатом пальто (как после выяснилось – недавно разбогатевший на фронтовых поставках подрядчик) добавил кулек с дюжиной сердитых раков. К тому времени зевак собралось уж десятка четыре. Спустился с набережной городовой, но никакой крамолы в происходящем не нашел, и только усмехнулся в усы. В конце концов, под взрывы пробок шампанского и туш на расческах, который сыграли три присоединившихся к нам гимназиста второго класса, сом, два сазана и раки были отпущены в Неву. Чистая публика во главе с нами на пяти санях поехала в ресторан, чтобы выпить за «святую свободу» рыбьего племени, извозчик и мастеровые получили на водку для этих же целей, а гимназисты, которых не пускают в ресторан и мальчик-разносчик, которому пить водку еще рано, побежали в лавку за конфетами. Мне показалось, что «праздник отпускания рыб» вполне удачно завершил нашу «карнавальную ночь», хотя Руди до вечера ворчал и советовал мне попробовать найти себя в устроителе уличных балаганов.

– Ах-ха-ха! Сережа, когда-нибудь ты уморишь меня своими выходками, – Ольга Андреевна с любовью взглянула на сына и с удовольствием прожевала взятую из вазочки марципанку. – Но Юлия-то, Юлия – ты только подумай! – оказалась тебе под стать. Как же ей удалось тебя, вас обоих так провести? За целый вечер в… как, ты сказал, это называется? Арт-кафе? За целый вечер в кафе не узнать собственную жену, пусть даже переодетую военным, но – сидя с ней за одним столиком и беседуя?!

– Понимаете, матушка, – Сережа смущенно потупился. – Мы с Руди были немного… нетрезвы… можно сказать, не совсем четко воспринимали действительность… К тому же там было полутемно, прилично освещалась только сцена. Ну и, конечно, главное – мне просто в голову не могла прийти такая возможность!

– Ах, Сережа, Сережа… Но… Когда же это все случилось? – с внезапным подозрением спросила Ольга Андреевна.

– Где-то в середине января.

– И ты рассказываешь мне об этом сейчас, спустя почти три месяца? Отчего же?

– Просто к слову пришлось…

– Сережа, не пытайся обмануть свою мать! – строго сказала княгиня. – Если дело касается тебя, я всегда обо всем узнаю.

Молодой князь с трудом сдержал нервный смешок. Если бы его мать узнала хотя бы одну десятую… Но он никогда не позволит ей, точнее, не позволит себе… Сережа Бартенев искренне любил свою мать и говорил чистую правду, когда, целуя пухлые, в кольцах руки, уверял ее, что она – единственная женщина в его жизни.