Звезда перед рассветом

«Любезна Люба Николавна!

Как я теперь есть ваенопленый у австриакоф,

прашу милости прислать ходь полфунта табаку

а то мочи нет курить хотца. Прочае все впорядке

неранен не волнуся за миня. Поцалуй за миня сына Агафона

а Агрипину ты и так не обидиш. Всем в синих ключах паклон.

Писать магу шест рас в месец таков закон скоро увидемся

Преданый вам Степка

Адрис для посылки Бат. П, рота 11, № 1018. Австрия, город Дебрецен (Debrecen) для военнопленного ряд. Егоров Степан»

Груня смотрела равнодушными серыми глазами, как двигаются Люшины губы, и механически массировала брюшко уже сомлевшей после еды Варечки.

– Будешь табак посылать?! – рявкнула Люша.

– Тебя же просят.

– А ты?

– Я тоже посылала.

– Что? Куда?

– Тебе список дать?

– Какой список? Давай!

Груня аккуратно положила Варечку в кроватку (передвигалась она для своих размеров и конституции удивительно плавно), и ушла в свою комнату, смежную с детской. Там на полу, каждый в своем углу, сидели Агафон и Владимир. Агафон расставлял в ряд раскрашенных солдатиков, а Владимир смотрел, как в оконном проеме спускается на паутинке крошечный паук. Груня легко подняла крышку большого, окованного железом сундука, и достала со дна стопку писем и еще каких-то бумаг, перевязанных красной лентой.

Принесла их в детскую, послюнила указательный палец, прищурившись, перелистала бумаги, выбрала нужный листок и протянула его Люше.

«… двадцать четыре кисета с трубками

табаку «Элоиз» три фунта

ложек двенадцать

пряники сахарные и пряники мятные пять фунтов

портянки тридцать

мыло хвойное и мыло дегтярное от вошей

домашней работы бумазейные рубашки числом двенадцать

куртки на вате три

….

Итого – два пуда, три с четвертью фунта…»

Писано Груниной рукой, печатными четкими буквами (научить Груню скорописи Люше так и не удалось, но зато она почти не делала ошибок, с первого раза и навсегда запоминая как пишется то или иное слово).

– Грунька, что это? – не скрывая растерянности, спросила Люша.

– Я нашим деревенским посылала – братам своим, соседу с сыном… Не бойся, деньги не твои, мои.

– При чем тут деньги?! – возмущенно фыркнула Люша. – Сказала бы, что нужно, я могла бы больше послать.

– Зачем тебе? Вы испокон – черемошинские баре, им и шлете на войну барахлишко. А я – нашим, торбеевцам шлю. Ну и Степану, что попросит.

– Степану?! – ухватилась Люша. – Ты знала о нем?

– Само собой, как иначе послать? – ухмыльнулась Груня. – Вот, – она потрясла тоненькой пачкой писем. – Евонные писульки ко мне. В Торбеевку.

– И ты молчала?!! Я за Степкой испереживалась вся, думала, его как Аркашу убили, и могилки не осталось, а ты… Полено с глазами! Сволочь поганая!

Люша кинулась на Груню с кулаками. Агриппина закрылась толстым локтем, об который, как волны об утес, разбивались удары и гнев хозяйки.

– Не трожь мамку! – из соседней комнаты с рычанием вылетел Агафон и как собачонка, руками и зубами вцепился в подол Люшиного платья.

– Идиот! – заорала Люша, отшвыривая мальчишку с такой силой, что он стукнулся об стену в проеме между окнами. – Твоя мамка – сволочь последняя, собака на сене! Она письма солдатские и от меня, и от тебя спрятала, а тебе он отец, а я с ним уже дружилась, когда Грунька, как ты теперь, еще козюльки из носа выковыривала и жрала!

– Люша, Люша! А у меня разве папка есть? – ошеломленный неожиданным оборотом дела Агафон поднялся на четвереньки.

– Есть, конечно, небось к Груньке святой дух не прилетал! Он нынче в плену сидит, табаку просит…

– Володька! – Агафон торжествующе взвыл, высоко подпрыгнул и прямо как был, на четвереньках, шустро побежал в направлении соседней комнаты, на пороге которой застыл приглядывающийся к происходящему Владимир. – Володька, у меня теперь тоже папка есть, как у тебя! И папка, и мамка! А у тебя мамка колдунья горбатая была, и ее деревенские убили, чтоб она порчу не наводила! А папка у тебя – придурок, а у меня – солдат! Он в плену сидит!

– Как это – в плену? – уточнил Владимир.

Агафон на мгновение задумался, а потом нашелся:

– Как король – на троне! Вот так и сидит!

Владимир кивнул, соглашаясь, и, шаркая ногами, ушел. В груниной комнате он залез на сундук, обхватил колени руками и стал обдумывать вновь открывшиеся обстоятельства. Подтвержденное Люшей наличие у Агафона отца-короля, сидящего в плену как на троне, в корне меняло соотношение сложившихся в усадьбе сил. По этому поводу следовало что-то предпринять.