Звезда пленительнаго

Герасим Данилович определенно почувствовал себя уязвленным, когда Московская компания электрического освещения отказалась покупать его турбину и отдала предпочтение изделию Парсонса. Скорее всего Волков и не позволил бы поставить турбины в Москву, он сам забирал всю продукцию турбинного завода сетуя при этом на малость производства — но сам факт инженера Гаврилова возмущал до глубины души. И самым обидным было обоснование отказа: мол, турбина Парсонса на шесть мегаватт весит двадцать две тонны, а турбина Гаврилова на двенадцать — всего десять тонн — следовательно, она ненадежна.

Как же — ненадежна! Еще как надежна — вон, когда Мария Петровна своим новым методом прочность турбины пересчитала, то оказалось что с нее вдвое больше мощности снимать можно…

Вот только для полного использования потенциала нужно было к турбине добавить второй каскад, работающий на низком давлении — то есть с лопатками большего размера. А так как на старом месте такие просто негде было собирать, завод было решено перенести в Калугу. Очень правильное решение…

Но прогресс науки не остановить — и теперь, когда оставалась самая малость до начала производства установок уже на двадцать мегаватт, этот Парсонс заявил производство турбины на тридцать! И плевать, что она весит целых сто двадцать тонн — он, инженер Гаврилов, в состоянии придумать турбину на шестьдесят! И не просто в состоянии: его инженеры, заразившиеся энтузиазмом руководителя, уже и проект составили. Турбины с одним каскадом, работающей при давлении в пятьдесят атмосфер — вот только где ее строить?

Впрочем, знакомство со строящимся заводом — и, что интереснее, с окрестностями Калуги — натолкнули Гаврилова на простую мысль: место на заводе можно будет найти если убрать с завода производство самой первой его машины. Самой массовой, которую Волков придумал применять в дюжине разных мест — но отработанной настолько, что с выпуском их справится даже молодой и малоопытный инженер. Только вот на старом заводе всю оснастку уже сняли, станки упаковали… и в освободившихся цехах начали подготовку к установке совсем иного оборудования. Если же теперь станки, нужные для выделывания малой турбины, ставить на новом заводе, большую турбину делать будет негде. А если поставит где-нибудь еще…

Инженер Гаврилов успел понять один из принципов, на которых Волков строил свои столь успешные производства: если ты сам не знаешь, как делать правильно, делай так, как скажет Волков. А если знаешь — то делай сам и не тревожь начальство своими сомнениями. Если же для "сделай сам" нужны лишь деньги — кроме собственно работы — то объясни, почему и сколько. И — главное — обоснуй почему именно сейчас.

Как делать правильно — Гаврилов знал. Сколько — примерно подсчитал. А почему сейчас…

Герасим Данилович хмыкнул, и, вызвав машину, оправился к губернатору.

Вот интересно устроены люди! Не в смысле кишок там, или прочих потрохов, а в смысле содержания их мозгов. Я о принципе организации человеков в какие-то группы, сообщества… В деревне два соседа могут друг друга люто ненавидеть, морды чистить при каждой встрече — но если в городе на одного из них наедут чужие, то второй почти непременно вступится: земляк все же. А если те два крестьянина с Собачьей балки увидят, как их обидчика из Царицына метелят местные уже в Ростове, то ростовским придется метелить уже троих: земляки же! Ну а если эта славная троица в Одессе или Харькове, куда занесет из судьба, встретит того ростовского гопника, активно пинаемого уже местной шпаной, то — если иных занятий у них не найдется — тоже не откажут себе в удовольствии и пнут ростовца: чужой он, да и гад к тому же…

Есть у русского мужика какой-то внутренний "дальномер", позволяющий безошибочно определять, достаточно ли близок ближний, чтобы в определенной ситуации счесть ближнего "своим" и заслуживающим помощи. И дальномер этот определяет отнюдь не расстояние между родными домами: донской казак "иногороднего", живущего в соседнем доме родной станицы, своим не признает даже в африканских джунглях, где кроме них двоих никого, если не считать местных негров, и не найти будет. Но и тот, и другой своим посчитают какого-нибудь француза — который, в свою очередь, обоих русских от дикарей не отличит…

За полсотни лет, проведенных в начале двадцатого века, я потихоньку для себя сформулировал некий странный тезис: население становится народом тогда, когда в область действия этого "дальномера" попадает большая часть жителей державы. Тезис вроде бы очевидный, вот только следствия из этой теоремы вылезают более чем странные. Первое — простое: в России начала двадцатого века никакого народа не существует. Население — есть, а народа нет. Русского народа нет, есть москвичи, нижегородцы… калужане есть. Петербуржцев, сколь ни странно, нет — не успели там крестьяне в горожан перековаться.

А дворяне — они в большинстве своем вообще к русскому народу отношения не имеют — и это второе следствие. Нет у них восприятия в качестве "своего" любого человека иного сословия, так какой же это "народ"?