Звезда спасения

— Заходи, дитя. — Свет за спиной матушки Софи создавал яркий контур, от чего казалось, что она сияет. Шелли вспомнила, насколько легче дышалось и думалось в покоях монахини, и неожиданно для себя кивнула, принимая приглашение. Любой собеседник сейчас воспринимался как подарок судьбы.

В комнате с прошлого раза ничего не изменилось. Разве что исходила паром чашка на столе, а рядом с ней стоял заварочник.

— Налить тебя чаю? — спросила монахиня, и Шелли благодарно улыбнулась. — Садись, сейчас принесу.

Церковница удалилась в другую комнату, а Шелли села в кресло у камина. Здесь, и правда, дышалось гораздо легче. От огня шло тепло, и внутренний холод начал понемногу уходить. На сердце словно разжались тиски, и почти ушла тоска и безнадёжность.

— Держи, дитя. — Матушка Софи передала чашку. Горячие бока тонкого фарфора обжигали ладони. Жар так контрастировал со стужей, в которой Шелли чуть не потерялась, что хотелось впустить его в себя как можно глубже. Она лишь обхватила чашку крепче, поднесла ко рту и осторожно подула.

— Спасибо. — Желание говорить пропало. Да и что рассказывать? К счастью, монахиня ни о чём не спрашивала, уловив настроение гостьи. Села в другое кресло, наблюдала за пляшущими языками пламени и думала о своём.

Несмотря на царившее спокойствие, через десяток минут Шелли почувствовала неловкость. Ей всё казалось, что церковница ждёт объяснений, хотя та ни взглядом, ни движением, ни жестом не выражала такого намерения. Но вбитые с детства правила поведения кричали, что хороший хозяин и хороший гость должны завязать как минимум разговор о погоде, не оставаясь в неловкой тишине.

Шелли поёрзала. Допила чай. Встала, чтобы поставить на стол опустевшую чашку, и обратилась к монахине.

— Спасибо, матушка Софи. За чай. Я пойду, наверное. — Она сделала шаг в сторону двери, но её остановили.

— Ты можешь остаться. Все мы иногда чувствуем себя одиноко, и при этом не всегда хочется рассказывать, что на душе. Побыть с кем-то рядом и помолчать иногда более ценно, чем вынужденный разговор. — Тёплая улыбка матушки Софи прогнала последний холод из души Шелли. И неожиданно для себя, девушка произнесла то, о чём думала.

— Мне так грустно. Не знаю, что делать. — Она прикусила губу, чтобы не расплакаться. — Я… Хочу невозможного. — Высказать вслух, что на самом деле стояло за этими словами, у Шелли не хватило смелости. Но матушке Софи не нужны были объяснения.

— Тяжело столкнуться с непреодолимыми обстоятельствами. Неважно, реальными или существующими только в воображении. Это всегда больно. — Взгляд монахини светился пониманием и сочувствием. Она не требовала подробностей, какие точно захотел бы узнать Тейлор. Не пыталась встряхнуть и помочь, как сделала бы Нейна. Не говорила, что это всё глупости, как иногда поступали родители. Она позволяла просто быть собой — расстроенной, тоскующей, растерянной. Просто Шелли, которая опять влюбилась не в того.

— Я не должна чувствовать… так. Но не могу справиться. — Девушка обняла себя за плечи и села в кресло. Холод опять сковал всё внутри. Голос задрожал, и пришлось сморгнуть слёзы.

— Дитя, мы не властны над эмоциями, которые в нас зарождаются, они просто есть. Если только это не внешнее воздействие, например, при общении с призраком. — Матушка Софи посмотрела на Шелли, и та вскинула голову, поражённая мыслью.

***

Шелли Эридан

— А как отличить внешнее воздействие или нет?

Вдруг это, действительно, не её чувства. Вдруг вся эта любовь, тоска и боль лишь отголосок эмоций Джеймса? Но к кому он это испытывает? Неужели к ней?

— Прислушаться к себе. Вспомнить, что было при общении с призраком, а что до этого. Джеймс умный, но несдержанный мальчик. — Матушка Софи покачала головой, сокрушаясь о безалаберности Беннета. Как она догадалась, осталось загадкой.

Что было до того, как Шелли подпала под влияние? Она вспомнила, как замерла в столовой, как разговаривала, как играла в шахматы. Кажется, это было её собственное. Или нет? Если где и пошло влияние, то в комнате, но она и до этого ощущала себя по уши влюблённой. Пусть в столовой многие выглядели очарованными и восхищёнными Джеймсом, но кроме неё ведь никто не влюбился. Пришлось признаться, что призрак тут ни при чём.

— Боюсь, что во всём виновата только я сама. — Шелли сглотнула, вспомнив, как ранила её поимка Джеймса. Сейчас хотя бы не терзал страх за его жизнь, только тоска. Но даже от мысли, что призрак исчезнет совсем, закружилась голова, и сдавило виски.

— Никто не виноват в том, что испытывает симпатию или вызывает симпатию. Идти или не идти на поводу у эмоций — лишь в этом выбор. А ещё в том, чтобы совершить необдуманный поступок, поддавшись минутному порыву, или сдержаться. — Матушка Софи не сводила внимательного взгляда с девушки. — Внутри себя каждый знает, правильно он поступает или нет. Дитя, скажи, разве ты в чём-то виновата?

— Не-е-ет, — неуверенно протянула Шелли и почувствовала, как с души уходит тяжесть. Словно каменная плита, давившая на неё все эти дни, пропала.