Звезда светлая и утренняя

По выскобленной в накат прямой от дежурной части сюда, мимо длинного здания столовой, неуклюже оскальзываясь, бежал очередной бедолага, попавшийся на всем известный подвох режимника. Сам режимник, заткнув полы шинели за ремень, быстро настигал его. Когда-то и Слепухин безмозглым куренком клюнул на этот фокус. Ухваченный рукой режимника по выходу из столовой и доставленный в дежурную часть за попытку вынести в барак свою же пайку хлеба (с этой бескультурной привычкой зеков лагерные псы борются постоянно), Слепухин смирился уже с безвозвратной потерей тюхи, и болело все только о предстоящем наказании. Тогда режимник и предложил эту игру в догонялки, и если догонит он Слепухина от вахты до промки, «тогда уж не обижайся, тогда мы тебя, прорву прожорливую, обезжирим кругом»… Уже с первых же шагов Слепухин удивился, что проиграл. Вот ведь где проступало всего ощутимее, что с ним (и со всеми) сделала зона: ты мог двигаться, ползать, копошиться — не больше… Кормили тебя только на медленное это копошение — пробежать хоть сто метров ты не мог, и если казалось тебе раньше, что ты бежишь, поспешая по своим делам, то это только казалось — двигался ты смешно и жалко, может, и не быстрее, чем шагом — разве позабавнее только…

На чудилу, уже и не бежавшего, а уворачивающегося только из лап режимника, Слепухин смотрел с жалостью и презрением, однако, вопреки очевидному, желал ему всей душой удачи. Никакой удачи быть, конечно, не могло — режимник в своих забавах подстраховывался от любых неожиданностей: вот уже из будочки высыпались солдаты, готовые перехватить увертливого дурика, если удастся ему ускользнуть от настигающей пятерни… Готово — трепыхается чудик, теперь уж и совсем зря трепыхается. Однако, не зря: оставил в кулаке режимника телогрейку и без нее закружил дальше, не видя куда… вспрыгнул на помойную тележку, прикорнувшую у столовой, шаг по ней и прыжок на землю, а тележка от толчка тыкнулась под ноги настигавшего, принимая его на грязный свой настил под одобрительный свист всей промзоны… Здесь и иссякли последние силы убегающего, которому уже не отделаться ларьком или свиданкой…

«Пошла, бригада!» — Слепухин занял свое место в пятерке и одновременно с остальными шагнул к воротам — «пошла пятерка».

Еще на пороге столовой стало понятно обрывками гудящих звуков — не обманные слухи сквозили по промке, все так и было… Шнырей ни о чем расспрашивать не пришлось — на подходе к столам отряда они сами выложили: «отшмонали начисто… то, что не одето на себе было — то и унесли… из тумбочек выгребали, не разбирая… следом рапорта рисовали. Считай, на каждого… хранение недозволенного…»

Все прыгало внутри, и долгожданный обед был не в радость, хотя менее других подрубленный известиями Слепухин отметил, что и обед по случаю общего переполоха совсем не такой, как всегда. В супе зачерпывалась настоящая картошка среди очисток, а второе и вообще на удивление: постоянная обеденная перловка была прикрыта радужными разводами какого-то вонючего жира, вряд ли пищевого, но все же…

Бригады быстренько отваливали от столов, уступая место следующим, и крутились на улице у выхода из столовой, ожидая сигнала для возвращения на промку, в бурлящем кипении, не замечая уже и холода даже. Выталкивались с разных сторон худосочные надежды, что, может, хозяин еще и не знает, может, отменит еще и все вернут обратно… Чем невероятней были надежды, тем быстрее они шли в рост, захватывая всех кажущейся разумностью именно такого выхода…

Бугор собрал отдельно всю 26-ю и объявил, что им велено в клуб по вызову прокурора. Новость эта сразу захватила все вокруг, и на 26-ю смотрели как на избавителей, напутствуя кто чем мог…

— Мужики, выдайте там ему…

— Про шмон не забудьте…

— Пусть вернут все…

— Смотрите там, — хмуро кивнул Квадрат.

Клуб, отгородившийся со всех сторон огромными и сейчас вот особенно яркими плакатами, тянулся одноэтажной конюшней в противоположную промке сторону от столовой. Повернули туда, притихли в длинном коридоре, по одну сторону которого — ветхий зрительный зал, по другую — кабинеты опера, замполита, режимника — комнатушки для приема мышей, дальше — библиотека, в которой ровненько и, может, даже приклеенно красовались на парадных полках нарядные книги (исключительно для порядка и удовольствия самим видом — попробуй, возьми…). Заканчивался коридор голой комнатой-предбанником перед наглухо заколоченным запасным выходом — туда и определили бригаду.

Дальнейшую процедуру скоренько объяснил молоденький лейтенантик — замполитов приблудок. По одному их заводят к прокурору, после беседы — сразу на промку, и «чтобы ни одна сволочь не пыталась даже заскакивать обратно сюда для разглашения полученных у прокурора сведений».

— У меня не заскочут, — хмыкнул прапор Тюха, прозванный так за фантастическую проницательность при выгребании у выходящих из столовых их кровных паек.

Здесь бригаду и заперли, оставив Тюху надзирать снаружи за бесперебойностью процесса прокурорского приема.

— Мужики, — решительно объявил Максим, — как хотите себе, но я — последним пойду.