…Так вот и кончишься здесь, а все равно — все у них будет по закону. Этого бы козляру-прокурора сюда засадить — он бы сходу допер, что такое его закон. Придумали себе, сучары, забор с надписью «закон» и щелкают вокруг бичами, а то, что за забором этим холодильник фурычит, где людей вымораживают в безжизненные туши, — им и дела нет. Того даже не понимают, что заглот холодильника этого ненасытен — ему только дай, ему лишь не вхолостую леденить. Иногда и за забор лютостью дохнет, так они там досочки подправлять и подкрашивать начинают и все шамкают, козлы вонючие: «закон-закон», а додуматься сломать к чертям морозильник этот никак не решатся, сами понимают, что он уже ими не управляем, что уже он главное, а они все только прислужниками его… Самих уже изредка глотает, и тогда все одно шаманят, глазки закатывая, скребутся тихонечко: «разрешите-извините мне лично, говнючку такому-то наружу выйти» — у-у, пидерюги! Хватило бы и забора одного, за глаза хватило бы — зачем же внутри такое еще соорудилось?!
Слепухин представил, что он не просто мучается здесь, а выполняет задание особой важности. Ему специально придумали все его дело и запустили внутрь чудовищной молотилки, чтобы он все здесь разузнал и рассказал потом правду об этом уродливом мире. Он без труда перенесся в то будущее, когда, выполнив опасное задание, он в силе своего опыта и знания вступит в единоборство с механизированным взбесившимся чудищем. Без труда Слепухин отыскал фальшивый фасад с громадными колоннами и парящим вверху гербом. По высоким ступеням поднимался сплошной поток людей, исчезая в распахе мощных дверей. Ниже, перед ступенями, колыхалась толпа, не особенно сознавая, что именно из нее и питается неиссякаемая лента тел, ползущая по ступеням между колоннами. «Закон превыше всего», — прошамкал дряхлый старикашка, ловко уворачивая в сторону от водоворотного верчения рядом. Именно этим верчением и начиналась людская река к ступеням, а старикан увертливо держался на краю водоворота, одновременно подталкивая, будто бы невзначай, менее вертких в воронку, орудуя роскошной тростью с изумительным проворством.
— Вы ничего не понимаете, — пробился Слепухин к старикану, хватая его за многочисленные орденские планки. — Там сумасшедшее чудище измочаливает всех людей в отбросы.
— Проспитесь, молодой человек. Все эти люди социально опасны, и гуманный советский закон изолирует общество от них для их же пользы.
— Туда нельзя… там страшный мир…
— Не смейте очернять нашу прекрасную действительность. Всем известно гуманное отношение советского государства к народу, и, даже изолируя преступников, мы имеем целью не наказание ради наказания, а перевоспитание для возвращения их в общество полноценными…
— Посмотрите на того вон — там, левее… он ведь здесь по ошибке… он не опасен…
— Если вышла ошибка, то рано или поздно ее исправят. Ошибки бывают всегда, и нельзя из-за отдельных ошибок… Его освободят…
— Освободят не его а отруби, в которые он превратится! И вон еще один, и еще… Все это надо немедленно остановить!
— Они идут по закону, а если закон ошибся, они по закону выйдут обратно.
— Откуда выйдут?
— Вот вы не знаете, а кричите. Сбоку этого строения есть дырочка… Вы посмотрите внимательно — вот один гражданин…
— Он уже не гражданин — граждане не ползают так низко, а если ползают, то глазами так не сверкают при этом. Он опасный ядовитый слизняк…
— Глупости говорите, молодой человек. Это или ошибка ваша, или даже похуже… Уверяю вас — им там хорошо.
— Тебе бы так, старый хрен! Там они попадают прямо в пасть взбесившейся косторубки — понимаешь ты это или нет?!
— Я не допущу!.. Я не позволю никому пачкать грязью…
Старикан неуловимыми манипуляциями с тростью подтолкнул Слепухина в водоворотный заглот перед ступенями, и того понесло неодолимым течением к темному распаху дверей. Судорожным оглядом Слепухин злорадно заметил, что и сам старикан не увернулся и утягивается следом, жалко разевая изморщенный рот. «Убедительно прошу пересмотреть… уважение к закону… превыше всего… прошу не отказать в моей просьбе… заслуживаю снисхождения… обязуюсь всемерно содействовать…»