Звезда светлая и утренняя

— Собрать шлюмки! — загромыхал прапор, наливаясь синюшной краской.

Пока звенели шлюмки, пока гремели дверные запоры, Слепухин уже понял, что сделал непростительную глупость, и всей душой терзался этим своим промахом. Теперь-то пути назад нет, а впереди такой тупик, о котором только башку расколоть — и ничего больше. Но ведь обидно-то как! Неужели никто из тупорылых этих не сознает, до чего унизительно, когда так вот нагло фигой в зубы!..

Из угретого конца камерной щели долетал очередной треп. Тот самый парнишка прикалывал что-то знакомое к полному удовольствию окружающих.

— … а телке этой женитьбы — тьфу и растереть. У ней все чешется, дойки наружу лезут, ну и пока там у них пир и все прочее, она своего хахаля — на сеновал и подвернула ему там…

Черт, никак не мог вспомнить, что же это он прикалывает, но определенно Слепухину эта история знакома. Впрочем, что за дело сейчас Слепухину до всех на свете историй?! Ему бы из своей выпутаться… Непреодолимая преграда отделила его от остальных обитателей 06 и теперь уже слепому было видно — никто Слепухина не поддержит, и дальше ему бедовать в одиночку против всех здешних псов. Этим соображением немножко подогрелось его тщеславие, а уверенность, что сейчас вот красномордый прапор перезванивается с дежурной частью и докладывает, что здесь произошло, и они там все ищут выход и соображают, как бы уломать Слепухина на попятную, — уверенность эта если и не успокоила Слепухина, то чуточку укрепила его…

Закон для них — это палка, которой они лупят по каждой высунувшейся башке. Но ведь всегда кто-нибудь хоть на чуток да и высунется — тут его хрясь по башке, и снова вокруг все ровно. Так и получается, что с законом, с палкой своей они пригибают всех ниже и ниже. Но ведь такие способы поносные для пригиба этого находят!.. — лучше бы уж прямо кости дробили…

— …она по комнатам бегает — «Помогите-спасите», а ей навстречу мужик, прикинутый с иголочки по ихней моде. Он ей хрясь по зубам и отодрал тут же на диванчике…

Что это он прикалывает?.. Интересно, созвонились они уже или нет? Наверное, сейчас листают его дело и прикидывают, как бы к нему подступиться. Ничего, сегодня воскресенье — один день можно и поголодать, а в понедельник все равно к хозяину поведут — он же в подвале по временному сидит, хозяин еще не утвердил, и, может, даже он этой голодовкой себе и лучше сделает: может, хозяин, чтобы голодовку снять, и вообще его из подвала вытащит… А то еще возьмет и подпишет только суток трое, чтобы замять все… Нет, рано еще отчаиваться, еще пободаемся. Вот только плохо, что в одиночку. Если бы всей хатой упереться — точно бы замандражили волки, но разве этих поднимешь!..

Слепухин глянул на тесный кружок разомлевших своих сокамерников и острой завистью посожалел, что отделится от них. Сидеть бы сейчас там, слушать порожняковые приколы, подремывать в тепле, а вместо этого зябкое подрагивание неведомого будущего, вылепляющее то непроходимый тупик, то неожиданно заманчивые повороты. Сейчас, после Максимова залета, скорее всего, не решатся морозить — можно было бы спокойно перетерпеть пятнашку, тем более, Квадрат подогрел бы…

— …она гонит во весь дух — прямо из комбинашки выскакивает и орет: «Жофрей! Жофрей!», а он пи-издюхает на своем костыле и не оглядывается…

Загремели засовы, и все скоренько вскочили на ноги. В камеру втолкнули новичка — хмурого парня со второй промзоны, и когда двери, лязгнув по напряженным нервам, захлопнулись, новенький вместо приветствия спросил:

— Как тут нынче?

— Беспредел тут, пояснил Слепухин, надеясь обрести в решительном парне союзника.

— Там тоже понеслось, — отозвался парень. — Какой-то пидер нажаловался прокурору, что баня плохая, вот и пошли выгонять на строительство бани. Теперь подвал загрузят до предела: удумали пахать все выходные, и в будни каждая свободная смена по четыре часа вкалывает на бане…

— Тогда и выходить отсюда нечего, — хмыкнул кто-то в углу.

— Красавец сегодня вышел дежурным, — добавил новенький. — Он и здесь нам чего-нибудь учудит.

— Эх, совсем не вовремя ты со своей голодовкой, — покрутил головой кавказец, обращаясь к Слепухину.

— Что же ты так? — заинтересовался новенький. — С Красавцом не поголодуешь — всю кровь выпьет.

— Ничего… может, подавится еще, — отозвался Слепухин, более всего боясь сейчас, как бы не узналось, что вся банная круговерть пошла с него.

Снова загремели засовы, раскупоривая дверь, и в камере застыла напряженная тишина, когда в открытой двери проявился из тусклого коридора кургузенький Красавец, расставив кривые ножки, подергивающиеся в слишком широких для них, надраеных в зеркало голенищах.

— Кто тут не доволен нашими порядками? — рыженькие редкие усики покручивались и подрагивали. — Я спрашиваю, какой педераст вздумал нарушать установленные правила?

Теперь уж Слепухина освобождающе захлестнуло безоглядной яростью:

— Правила вздумал нарушать дежурный прапорщик — он отказался выдать пищу.

— Ты кто такой? — прищуренные глазки уцепились в Слепухина. — Кто такой, спрашиваю!

— Слепухин.