Звезда светлая и утренняя

Однако умиротворяющее шевеление вокруг на самом деле оказывалось только верхушечным впечатлением о настоящей жизни в этом бараке. Чем более забывался Слепухин, тем глубже погружался он во все те же отвратительные знакомые бурления воспаленных страстей. Этапы втискивали сюда новых обитателей дважды в неделю, но на расправу уволакивали двоих-троих ежевечерне, когда остальные обитатели зоны, наоборот, успокаивались в относительной безопасности до утра. Здешние старожилы начинали исходить смертной тоской задолго до вечерней расправной поверки и все нанизывали хитроумные планы, как вытолкать подальше наружу тех, кто подурехливей, но и здесь ведь основное — не переусердствовать, палачам-то не особо хочется валандаться со строптивцами, для палачей вся эта возня — постылый будничный труд, поэтому выторкнутый слишком далеко мудила может вдруг зайтись в психовке, и его уже нипочем не возьмут, оставят на другой раз… Так и жил приютивший Слепухина барак от одной поверки до другой, ненавидя все время остальных зоновских обитателей, для утехи желудков которых и устраиваются смертные эти потехи. (Слепухину показалась забавной эта лютая ненависть, не имевшая под собой никакой основы, кроме всегда изумляющего доверия вечно лживым лозунгам, и теперь вот тем из них, где кого-то пытаются убедить, что зоновских обитателей кормят соответственно нормальным потребностям. Впрочем, в поддерживании такого вот напряжения немотивированной ненависти обнаружились еще одни прочные скрепы, попрочней даже, чем три наивных кита… (Часто в барак являлись разные представительные двуногие и выбирали себе кого-нибудь, и тогда обгаженная обслуга стелилась перед ними пошуршистей соломенных подстилок. По поводу этих посещений у старожилов не было общего мнения: одни считали, что являются такие палачи, перед которыми свои — просто милые неумеки, другие мечтательно предполагали, что представительные посетители забирают отсюда счастливчиков для какой-то расчудесной жизни, сытой и полной ласковых почесываний. Вели себя обитатели при этих посещениях каждый соответственно своему представлению, впрочем, посетители выбирали сами и сколько там ни выталкивай или ни выталкивайся, скорее всего, это на выбор влиять не могло, что не мешало, впрочем, и выталкивать, и выталкиваться.

Слепухин пристроился совсем уютно, да и соседи пообвыкли и доверчиво прижимались к нему теплыми подрагивающими боками. Он бы, может, и наблаженствовался здесь вволю, но очнулся оттого, что какая-то сволочная свинья, воспользовавшись его доверчивостью и благостным расслаблением, норовили оттяпать у него ухо. С недовольным хрюканьем порскнули с стороны куцые хлюпики, но Слепухин успел-таки выхватить из ворюгиных зубов свое ухо и успел врезать кулаком прямо в розовое дрожащее пятнышко. Ухо Слепухин обкусал, подравнивая, и, разгладив, сунул обратно в карман.

Слепухин не мог не восхищаться открывшимся ему устройством и крепежом приговоренного к разрушению здания. Вот и недоделанные! вот тебе и уродцы!.. недоделанные, конечно, но каждый добавил в общее строение именно необходимое от своей личной недоделанности, и как же ловко все скрепилось! как жестко прочно и просто!.. Главное разделить все перегородочками, запретками и колючками, пропахать бороздами страха и ненависти, выделить побольше неприкасаемых друг для друга и по всем полученным закуточкам пустить гулять липкие потоки нескольких лжей — пусть себе ползают ужами насквозь: во-первых, что везде все справедливо и гуманно, во-вторых, что в каждом следующем закутке каждый лично уж наверняка узнает, почем раки зимуют и где фунт лиха у кузькиной и иной матери, в-третьих, что всюду одно и то же, всюду плохо, нигде нет правды, и вообще идеалы недостижимы. Но главное при этом ограничение общения между разными загородками, запрещение общения между все большим числом разгородок этих, глуховое запрещение! и тогда ползучая ужаками ложь тут же оборачивается правдой. Если же при этом временами пропускать обитателей самых заразгороженных, самых заразрешеченных узилищ обратно в менее разрешеченные, выпускать вместе с ними и испарения кошмаров, что клубятся в тех загородках, чтобы и на других дохнуло, если еще и так — мироздание незыблемо. Строение неистребимо, потому что все постепенно становятся одинаковыми его скрепами, гвоздями и скобами.

А всего и делов-то — разрушить стены, чтобы не упрятывались в темени и незнании поразгороженные норы… всего-то и делов, чтобы каждый мог свободненько заглянуть в любой угол по своему желанию… всего и забот, чтобы не направляли уготовленные запретки каждого, куда именно ему смотреть, а тогда уж не направят и куда думать… всего-то… самую малость надо поднапрячься Слепухину, и рухнут ограды… чуточку поднатужиться и — смотри насквозь, дыши насквозь…