Звезда Тухачевского

А все произошло из-за того, что Тухачевского уже практически в мирные дни снова позвали идти в бой, снова планировать боевые операции и осуществлять их. Собственно, если говорить точнее, не позвали, не пригласили, а принудили волей насмерть перепуганных политиков, стоящих у руля власти. И теперь уже приказали идти в бой не против белых, которые, по существу, были его же соотечественниками, только инакомыслящими, и которые уже были разгромлены; не против поляков, которые представляли собой чужеземную враждебную силу и которые теперь, заключив мир с Советской Россией (крайне унизительный и невыгодный для нее)[28], кажется, успокоились. Ему приказали разгромить своих же единокровных братьев, тех самых, кто еще совсем недавно вместе с ним, Тухачевским, разжег огонь революции, встал на ее защиту с оружием в руках, был надежнейшей опорой большевистского переворота и одним из главных источников побед в гражданской войне.

Это было подавление так называемого Кронштадтского мятежа и крестьянского восстания на Тамбовщине под предводительством Антонова и потому получившего название антоновщины, подавление, в котором командарм Тухачевский сыграл едва ли не самую заглавную роль и за участие в котором его до конца жизни мучила больная неутихающая совесть.

Наступил март. Он выдался пронзительно холодным и ветреным, дышал в лица людей сырыми метелями, вызывая неверие в то, что когда-нибудь придет желанное тепло и из-за полога тяжелых мрачных туч выглянет солнце.

Тухачевский вернулся из наркомата обороны оживленный и озабоченный и тут же позвонил Вересову:

— Можешь приехать? Очень нужно поговорить. Есть важные новости.

Вересов примчался на квартиру Тухачевского незамедлительно.

После обычных крепких объятий они уселись за стол. Маша принесла кофе и пирожные.

— А чего-нибудь покрепче? — лукаво спросил Тухачевский. — Есть повод для тоста.

Маша послушно исполнила желание мужа, принесла коньяк.

Тухачевский разлил янтарную жидкость в хрустальные рюмки, с загадочным видом посмотрел на Вересова. Тот сразу понял, что произошло нечто неожиданное.

— Выпьем, Вячеслав! — почти торжественно провозгласил Тухачевский. — Кажется, судьба еще не окончательно выбросила меня на обочину жизни. А то уж думал покупать на Неглинной рыболовные снасти да затянуть: «Люблю я летом с удочкой над речкою сидеть!»

— Ты же не рыбак, Михаил. Ты охотник. И ружья у тебя есть.

— И рыбалка и охота отменяются! — возбужденно и радостно воскликнул Тухачевский. — Ты хоть бы поинтересовался, чему я так радуюсь.

— А это и ежу понятно. — Вячеславу передалось веселое состояние друга. — Никак, получил новое назначение?

— Попал в точку. Только ни за что не догадаешься какое. Пари?

— Не волнуйся, уже догадался. Кронштадт?

— Ты — провидец! — восхитился и изумился Тухачевский. — Небось уже разнесся слух?

— Нет, Миша, простая интуиция. Кого же еще, как не тебя, бросать туда, где Кремлю грозит такая опасность?

— Все верно, Вячеслав, и признаюсь, этим доверием я горжусь. И рад тому, что не списали меня из-за Варшавы. Значит, еще верят, еще ценят. Вот давай и выпьем за это!

— И как же мне теперь тебя величать?

— Командующий Седьмой армией, которой приказано штурмовать Кронштадт и уничтожить мятежников.

— Понятно. — В голосе Вячеслава прозвучало явное разочарование. — Значит, штурмовать Кронштадт и перестрелять мятежников как куропаток, как уже изволил в высшей степени образно выразиться Троцкий?

И Вячеслав отставил рюмку в сторону.

— Что с тобой? — насторожился Тухачевский.

— Ничего особенного. — Вячеслав нахмурился. — Хотел бы я знать, кого ты будешь на сей раз штурмовать и кого готов перестрелять как куропаток, тех самых «куропаток», которых в семнадцатом Троцкий называл «красой и гордостью революции». Да если бы эти «куропатки» не взяли сторону большевиков и не сражались геройски, чтобы отстоять новую власть, был бы ты сейчас красным командармом, товарищ Тухачевский? Скажи мне, только честно, почему ты не отказался от этого ужасного и позорного назначения?

Тухачевский тоже отставил рюмку и уставился на Вячеслава, будто видел его первый раз в жизни.

— Ты что, с ума спятил, Вячеслав? — Голос его дрожал. — Ты не понимаешь не то что алгебру — тебе недоступна даже арифметика революции. Ты не диалектик. Да, вчера эти матросы геройски защищали революцию, а сегодня они переродились, они готовы всадить нож в спину этой самой революции! Ты думаешь, это случайно? Это заговор международного империализма! Их науськивают левые эсеры, бывшие царские генералы вроде Козловского и конечно же зарубежная агентура, которая хочет взорвать нашу власть изнутри.

Вересов горько усмехнулся:

— Никогда не думал, что ты так легко поддаешься пропагандистским штампам, Михаил. Бьюсь об заклад, ты пересказываешь мне то, что тебе в уши нажужжал Лев Давидович, перед тем как подписать приказ.

— Я бы не хотел, Вячеслав, чтобы со мной разговаривали в таком духе и таким тоном даже мои лучшие друзья. — Тухачевского кровно обидело то, что произнес Вересов.