Звезда Тухачевского

— Хорошо, не буду. Но ответь мне тогда на такой вопрос. Я предложу тебе простую ситуацию. Представь себе, что ты не командарм, а рядовой матрос, служишь в Кронштадте. Отец и мать у тебя крестьяне, скажем в Рязанской губернии. И вот ты поехал к ним на побывку и видишь: урожай зерна, который они вырастили с великим каторжным трудом, продармейцы ссыпают в мешки и увозят в город. До последнего зернышка! А у родителей еще дети — мал мала меньше. А не отдать хлеб — тут же твоего отца и мать поставят к стенке как самых ярых контрреволюционеров. Понравится тебе это? Что обещали народу большевики? За что воевали крестьяне в твоей армии? За землю, за волю, за лучшую долю. Скажи честно, дали им большевики землю? Дали волю? Дали лучшую долю? Неужели до тебя, до твоего сердца не доходят рассказы Маши о том, как живут ее родители?

— Вячеслав, на жизнь надо смотреть с реалистических позиций. — Тухачевский верил, что сумеет разубедить друга. — Ведь только-только закончилась война, экономика разрушена, рабочие голодают. А ты хочешь лучшей доли как по мановению волшебной палочки.

— Хорошо. Но скажи, ты знаком с требованиями кронштадтцев?

— Еще бы!

— Тогда я хотел бы знать твое мнение о каждом из них. Вот они хотят, чтобы выборы в Советы проходили тайным голосованием. Что в этом предосудительного? Разве это наносит удар Советской власти? Или они настаивают на свободе слова и печати.

— Еще не пришло время! — Тухачевский произнес это убежденно и решительно. — Сколько в стране внутренних врагов! Мировой империализм не успокоится, пока не сожрет нас с потрохами. А они — подавай им свободу слова и печати. Да произойди такое — Советская республика рухнет!

— И республики, и монархии, и империи разрушает не правда, их разрушает ложь! — страстно воскликнул Вячеслав.

Тухачевский раскрыл лежавший на кресле портфель, вынул из него несколько листков.

— Ты хочешь такую правду?! — Гнев закипал в его голосе. — Я тебе прочитаю, послушай: «Воззвание Кронштадта. Всем! Всем! Всем!

В Кронштадте вся власть перешла в руки Временного революционного комитета без единого выстрела…

Трудящиеся Кронштадта решили больше не поддаваться краснобайству коммунистической партии, называющей себя якобы представителями народа, а на деле это выходит наоборот…

Кронштадтские товарищи предлагают вам немедленно присоединиться к Кронштадту и установить прочную связь, общими и дружными усилиями достичь долгожданной свободы…» Это что, не призыв к захвату власти, не мятеж?

— Но мы сами вынудили их к выступлению, есть же предел терпению! Что там еще, в их воззвании?

— А вот что: «Наша страна переживает тяжелый момент. Голод, холод, хозяйственная разруха держат нас в железных тисках вот уже три года. Коммунистическая партия, правящая страной, оторвалась от масс и оказалась не в силах вывести ее из состояния общей разрухи. С теми волнениями, которые в последнее время происходили в Петрограде и Москве и которые достаточно ясно указали на то, что партия потеряла доверие рабочих масс, она не считалась. Не считалась и с теми требованиями, которые предъявлялись рабочими. Она считает их происками контрреволюции. Она глубоко ошибается». — Тухачевскому явно не нравились эти пассажи, и он умолк.

— А ты дочитай до конца, — настаивал Вячеслав.

— Изволь, хотя мне противно озвучивать эту махровую контрреволюцию. Вот еще: «Эти волнения, эти требования — голос всего народа, всех трудящихся». Они еще имеют наглость расписываться за весь народ! — Тухачевский отшвырнул листовку.

— Понимаю, правда всегда глаза колет, — уже спокойно заключил Вересов. — Только это такая штука, от которой не отмахнешься. Разве тебе не известно о выступлениях крестьян на Украине, на Тамбовщине, в Сибири? Надо не возмущаться, не наклеивать ярлыки, а пересматривать политику. Собственно, даже не пересматривать, а проводить ту, которую обещали, когда шли к власти. Кронштадтцы выступают против диктатуры одной партии, за выборность Советов, за отмену продразверстки. К этому все равно придем, так зачем же стрелять в своих братьев? Троцкий и иже с ним жаждут крови, мало было ее пролито на полях гражданской войны!

Он передохнул, встал с кресла и в упор спросил:

— Михаил, почему ты не отказался от этого назначения?

Тухачевский ответил не сразу.

— Ты и впрямь хотел, чтобы я переквалифицировался в рыбака или охотника? — насмешливо спросил он. — Но ты забываешь, что я еще не пенсионер. Мне еще двадцать восемь лет!

— Нет, Миша, я хочу совсем другого. Хочу, чтобы ты оставался полководцем. И совсем не хочу, чтобы ты превратился в жандарма. Знаю, что кровно обижу тебя, но я настолько ценю нашу дружбу, что не могу не быть с тобой предельно откровенным: не приведи Господь, чтобы ты стал палачом своего народа! Таких кровавых строк в нашей истории никто не сможет стереть.

— Вот уж этого я от тебя не ожидал! — Тухачевский и впрямь был обижен до глубины души. — Тот, кто защищает революцию, не может именоваться так, как ты осмелился назвать меня!