Звезда Тухачевского

— А сколько было трудностей и невзгод! — Путна весь ушел в свои воспоминания. — Продовольствия — всего на десять суток. Ты же знаешь, восточный поход мы закончили, еще когда стоял санный путь, и на западе оказались без повозок. У меня было всего двадцать патронных двуколок, не было санитарного обоза. У артиллеристов — по одному зарядному ящику на орудие…

Он прервался и как-то загадочно уставился на Тухачевского.

— Все это мелочи, впрочем… Варшаву-то мы не взяли. Ты лучше скажи, товарищ комфронтом, теперь, по прошествии времени, тебя не мучает вопрос о том, что и сам стратегический план мог иметь какие-то ошибки?

Теперь завелся Тухачевский:

— Какую чушь ты несешь! Идея плана наступления была безукоризненной! Я приказал нанести сокрушительный удар по левому флангу польского фронта с глубоким охватом его конницей, с тем чтобы отбросить польские войска к болотистому Полесью. Да сколько бы лет, пусть даже веков ни прошло, никто не сможет опровергнуть преимущества именно такого плана! К тому же мы обладали тройным превосходством сил на всем протяжении фронта!

— Какая жарища стояла в те дни! — Путна думал о своем. — Поляки, отступая, поджигали леса, мы шли через дымы и пожарища. Помню, двое суток дивизия боролась не с поляками, а с пожарами. В песчаной почве застревали орудия и мотоциклы. И потом, ты не думай, что всегда был таким мудрым, каким себя считаешь. — Путна лукаво взглянул на Тухачевского.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился тот.

— Ты не забыл про Минск? Город был опоясан окопами с проволочными заграждениями. На севере — труднопроходимые болота, на юге — река Свислочь. Поляки не желали сдавать Минск. От тебя никаких указаний не поступало. И это в такой ответственный момент. Представь мое положение. Что лучше: ждать приказа или атаковать самостоятельно? И знаешь, я почему-то вспомнил историю буриданова осла, который, находясь между двух вязанок сена, не решился выбрать какую-либо одну из них и околел от истощения. И я решил: атаковать!

— И правильно решил! Дивизия выдержала экзамен, — одобрил Тухачевский.

— А помнишь такую станцию — Замошь? — снова оживился Путна. — Из Барановичей к нам поступило донесение, что на Лиду отправляется воинский эшелон польского уланского полка. Мы ответили, что путь свободен, будем встречать. И встретили! Эшелон прибыл с полным вооружением и попал в наши объятия! Мы получили прекрасный подарок: сто коней, да еще и все рыжие, со звездочкой на лбу!

— Дорогой мой Витовт! — Тухачевскому совершенно расхотелось вспоминать о Западном фронте. — В споре о походе за Вислу еще столкнутся лбами научные светила! Да и сам Иосиф Виссарионович об этом не раз будет вспоминать — молча, зато припомнит всем нам, а в первую очередь — мне. Ты вот в своей работе о польской кампании хорошо проанализировал причины нашего поражения. Ты писал о политическом просчете, заключавшемся в том, что мы недооценили степень национального шовинизма после восстановления Польши как самостоятельного государства. Поляки в основе своей еще не поняли, что великодержавное правительство Польши ничуть не лучше помещичье-генеральской России. И потому польский народ нам активно не помог. Согласен я, что были и военные просчеты: мы пытались методы и шаблоны гражданской войны применять в польской кампании, а ведь это была война, по существу, внешняя. Когда мы боролись с Колчаком, то привыкли черпать свежие силы в районах боевых действий. Ты правильно подметил, что Колчака побороли преимущественно силами трудящихся Приуралья и Сибири.

— Да, ошеломив вначале капиталистическую Европу нашими боевыми успехами и возбудив радужные надежды у трудящихся многих стран, мы после потрясающей катастрофы под Варшавой откатились в пределы Восточной Пруссии, — сокрушенно добавил Путна. — И все же, — продолжил он уже с прежним воодушевлением, — это поражение не затемняет славы Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

— Нам остается подбадривать себя такими вот оптимистическими лозунгами, — нахмурился Тухачевский.

Они собирались довольно часто, бывшие сподвижники Тухачевского по гражданской войне. И разумеется, всех их в первую очередь волновала не далекая теперь уже история, а день нынешний, в котором тоже было немало сражений, побед и поражений, хотя и бескровных, но по своему накалу и драматизму не уступающих драматизму ушедшей войны:

Собирались обычно на квартире Тухачевского, вначале на Никольской улице, а позже, когда наконец было закончено строительство Дома правительства на Берсеневской набережной, — то в новой квартире Тухачевского, что располагалась в двенадцатом подъезде, считавшемся самым престижным. Дом стоял по соседству с Каменный, бывшим Всехсвятским мостом.

Гости Тухачевского — Уборевич, Якир, Гамарник, Гай, Эйдеман, Корк, Примаков, — впрочем, последний бывал у замнаркома реже, чем другие, — любили, перед тем как сесть за стол, уставленный угощением, полюбоваться видом из окна, открывавшего захватывающую панораму Кремля, его будоражащих душу и разум башен, золотых куполов и величественной тишины.