Звезда Тухачевского

— А Варшава? — взвихрился Ворошилов. — Неужели простить ему Варшаву?!

— Варшава — это уже из другой оперы, — не обращая внимания на возбужденную реакцию Ворошилова, сказал Сталин. — И разве есть в мировой истории полководцы, которые не потерпели бы ни единого поражения? А что за компромат в твоей папке?

— Тут целый букет. И о его подозрительных связях с рейхсвером во время поездок в Германию, и о том, как он сколачивает вокруг себя своих сторонников в военных округах, и даже откровенно высмеивает вас, считая, что вы слабо разбираетесь в военных проблемах.

— И это все? — разочарованно спросил Сталин, прерывая Ворошилова. — Что же тут для нас нового?

Ворошилов озадаченно посмотрел на вождя: он был убежден, что Сталин взорвется, едва услышав о том, какие козни замышляет против него Тухачевский.

— Весь этот компромат, — продолжал Сталин, — не более чем досужие разговоры противников Тухачевского. А у него, как и у всякого удачливого человека, их более чем достаточно. Компромат надо еще доказать, надо бдительно следить за развитием событий. Думаю, что, став маршалом, а это мечта всей его жизни, он посчитает, что партия простила ему все его прегрешения, посчитает, что ему уже ничто не грозит, и начнет действовать с большим размахом. Получив высшее воинское звание, он получит более широкую возможность для своих подрывных действий, установит связи со своими многочисленными единомышленниками. И тем самым, окончательно разоблачив себя, даст возможность компетентным органам нащупать всю сеть заговорщиков.

— Гениально, Коба, — словно внезапно прозрев, воскликнул Ворошилов. — Но я должен еще доложить и о его моральном падении.

— А именно? — заинтересовался Сталин.

— Правда, это еще не официальные данные, но информация, на мой взгляд, достоверная. Этот красавчик постоянно гоняется за каждой юбкой! Уж и не знаю, что с ним делать!

Сталин встал из-за стола, подошел к Ворошилову почти вплотную, пыхнул в него дымком из трубки и широко улыбнулся:

— А что тут делать? Есть два варианта. Первый — самый надежный: кастрировать. Но на это ты, Клим, я думаю, не пойдешь. А второй, хотя и не остановит твоего «любимчика» в его похождениях, самый безобидный.

— Какой же, Коба?

— Просто мы с тобой будем ему завидовать. Ничего нам с тобой больше не остается. Что же в том плохого, дорогой Клим, что этому полководцу без боя сдаются не только крепости, но и красивые женщины? Ты разве не завидуешь?

Сталин снова вернулся на свое место, сел и пристально вгляделся в смятенное лицо Ворошилова, который никак не мог уяснить, шутит Сталин или говорит все это всерьез.

— Вот ты говоришь, Клим, что Тухачевский пал морально. А почему не скажешь, как тебе без боя сдается известная нам балерина из Большого театра? Или только с боем? И как на это смотрит твоя боевая подруга Екатерина Давидовна? Может, она в восторге от твоих блистательных побед и чрезвычайно высокого морального уровня?

— Иосиф Виссарионович, у вас неверная информация, — начал было и вовсе смутившийся Ворошилов.

— У товарища Сталина никогда не бывает неверной информации, — спокойно оборвал его вождь. — Ну ладно, не вешай носа, Клим. Балерина стоит того, чтобы за ней ухлестывал сам нарком обороны. Только зачем же своего зама за эти же дела ты готов растоптать? Выходит, он — развратник, а ты просто жизнелюб?

— Если честно, Иосиф Виссарионович, — тщетно пытаясь прийти в себя, отчаянно выдохнул Ворошилов, — устал я от этого зама. Если бы вы только знали, как устал!

Сталин едва приметно усмехнулся:

— Так бы сразу и сказал. А то папки тяжелые таскаешь. Неужели ты такой слабонервный? Потерпи, Клим, еще немного потерпи. Разве бывают на свете вечные должности? Не правильнее ли было бы предположить, что вечных должностей на свете не существует?

13

Даже самому себе Тухачевский, наверное, не смог бы объяснить, почему его неудержимо влечет к изучению жизни и гибели адмирала Колчака. Казалось бы, с Колчаком все было ясно: большевики нарисовали его образ сатирически-беспощадными красками: авантюрист, палач, марионетка интервентов, ненасытный властолюбец, ярый монархист, рядившийся в тогу демократа, мечтавший надеть на трудовой народ ярмо эксплуатации, заполучить диктаторскую власть в России. Злые карикатуры, публиковавшиеся на страницах советской прессы, изображали его как ничтожество, которое возомнило о себе невесть что, как людоеда и презренного лакея мирового империализма. Зарубежная же пресса, мемуары белых эмигрантов безудержно лили слезы по Колчаку, изображали его как национального героя России, как храброго и честного воина, стремившегося освободить многострадальное государство от большевистской тирании, как жертву предательства союзников и чехословаков.