Звезда в оранжевом комбинезоне

Рассказала историю своего брата Андре, который умер в двадцать четыре года. Историю своего отца, Жюля де Буррашара, который был так раздавлен горем, что удалился от людей и ждал смерти, запершись в своем замке.

– Они оба ушли слишком рано… Мне бы хотелось, чтобы они тебя увидели, узнали…

Леони как-то неопределенно повела рукой, замолчала.

– Не уверена, кстати, что твое рождение заинтересовало бы их! Они не слишком-то обращали на меня внимание. Я была девчонка, что поделаешь… Они смотрели сквозь меня, как будто я прозрачная… А я и была незаметна до невидимости. Скользила по дому как призрак. Меня вырастила Сюзон, ты ведь знаешь. Она совсем маленькой поступила на службу к моим родителям.

– И Жорж тоже?

– Да. Они вместе пришли. Он занимался домом, машиной, садом. Мастер на все руки.

– И Сюзон никогда не была замужем?

– Нет. Так и прожила всю жизнь вместе с братом. Я бы тоже прожила всю жизнь вместе с братом. Была бы на седьмом небе от счастья.

Она засмеялась и чуть прикрыла глаза, словно представляя себе это седьмое небо.

– Странную парочку они представляли, Андре с отцом. Он спускал ему с рук все, что угодно. Смеялся, стоило тому пошутить. Сын гарантировал продолжение рода, незыблемость имени да Буррашаров, которое, как факел, передавалось из поколения в поколение. «Ну и малец, до чего забавный!» – говорил он.

Вновь раздался ее тихий смех, смех робкой маленькой девочки.

– А расскажи про свою мать, мамуль! Ты никогда о ней не рассказываешь.

– Моя мать… Да я ее не слишком и знала. Она уехала насовсем, когда мне было двенадцать лет. У нее была привычка надолго уезжать, но она всегда возвращалась. А как-то раз взяла и не вернулась. Она оставила записку на английском языке на столике у входа и исчезла. С тех пор ее никто не видел. Я даже не знаю, жива она или нет.

– А что было в записке?

– Она была для отца… «Eyes that do not cry, do not see»[12]. Они часто разговаривали между собой по-английски.

– И что это означает?

– Знаешь, это трудно перевести. А я так устала…

– Ну постарайся, мам!

– Да ничего хорошего. Что-то типа того, что нужно много плакать, чтобы понять суть жизни. Те, у кого сухие глаза, не могут ничего понять.

– А какая она была?

– Такая, как ты и как я, высокая, тоненькая. Блондинка, очень светлая блондинка. Отец говорил: «Более белокурой женщины на всей земле не мог сыскать!» Настоящая шведка, светло-голубые глаза, почти белые волосы, длинные стройные ноги. В Париже позировала художникам и скульпторам. Она не слишком-то серьезно относилась к жизни. Отец мой ее позабавил, она дала себя увлечь. Часто она бывала грустна, печальна. Она сама удивлялась, как ей удалось произвести на свет такого сына. Андре словно излучал веселье и солнечный свет. Просто кудесник. У него был дар превращать жизнь в феерию, наполнять ее волшебством.

Однако Стелла знала: у ее дяди в здешних краях была плохая репутация. Поговаривали, что он умер от передозировки. Она не сразу поняла, что имеется в виду. Не слишком была искушена в этой жизни. Мама, видимо, тоже знала не больше ее, потому что никогда не произносила слова «передозировка». Она говорила, что произошел несчастный случай, что он утонул в ванне, что это было большое горе.

Стелла пробежалась пальцами по руке матери. Погладила синяки, пестревшие на коже, словно пытаясь исцелить страдающую плоть. Ей хотелось спросить, почему они называются синяки, если они бывают желтые, фиолетовые, красные и черные? Но она не решилась. Подумала только, что, если гладить кожу, она вновь станет гладкой и розовой.

В мире было столько вещей, которые она не понимала.

Столько вещей, о которых она не могла ни с кем говорить.

Стыд прятался в каждом слове, которое вылетало из ее губ.

Она умолкала, лежа в материнских объятиях, и очень часто они так и засыпали, шепотом рассказывая друг другу разные истории.

Потому что визиты Фернанды и Рэя к врачу участились.

Она могла бы спросить обо всем Виолетту Мопюи.

Виолетта всегда все знала. Виолетта подхватывала на лету слухи, сплетни, разные новости и истории и потом с важным видом, непрерывно жуя жвачку, выдавала их своим подружкам.

Виолетта, Жюли, Стелла – неразлучная троица. И, как во всех таких трио, у одной из подруг всегда кусок пирога побольше и жизнь послаще. В данном случае это была Виолетта. Ну, во‑первых, она была постарше на год, чем Стелла и Жюли. Кроме того, у нее уже была грудь, маленькая, но вполне заметная: для наглядности она еще любила потрясти сиськами под маечкой. А еще у нее был взгляд, который сводил с ума всех парней.