Звездная девочка

– Будем считать, что я не заметила твой сарказм. Я бы хотела там побывать. Представляешь – идешь ты так или едешь сам по себе на машине, а впереди камень с бронзовой табличкой: «Волшебное место. Министерство внутренних дел США».

– Мы бы его загадили.

Она посмотрела на меня. Улыбка ее погасла.

– Загадили бы?

Мне стало неудобно, как будто я что-то испортил.

– Ну, не обязательно. Нет, если бы там повесили знаки «Не мусорить».

Через минуту она остановилась.

– Вот мы и пришли.

Я осмотрелся. Место обычнее этого было бы трудно найти. Единственное, что бросалось в глаза, – старый, полуразвалившийся кактус «сагуаро» – чуть ли не просто скопление палок – в гораздо худшем состоянии, чем «сеньор Сагуаро» Арчи. В остальном такая же серая поверхность с редкими кустиками и парой колючек, как вокруг.

– Я думал, будет выглядеть как-то иначе.

– Иначе? Живописнее?

– Ну да, как бы.

– Тут дело не в живописности, а в другом. Сними ботинки.

Мы разулись.

– Сядь.

Мы сели, скрестив ноги. Корица спрыгнула с моего плеча на землю.

– Стой! – вскрикнула Старгерл, подхватывая крысу и пряча ее в сумку. – Здесь же совы, ястребы и змеи. Для них она лакомая добыча.

– Итак, – сказал я. – Когда же начнется волшебство?

Мы сидели бок о бок, разглядывая горы.

– Оно началось, когда родилась земля.

Старгерл закрыла глаза. Ее лицо освещал золотистый свет заходящего солнца.

– Оно никогда не заканчивалось. Оно здесь всегда.

– И что нам делать?

– Это секрет, – улыбнулась она, держа руки на коленях. – Ничего не делать. Или насколько у нас получится ничего не делать.

Ее лицо медленно повернулось ко мне, но глаза оставались закрытыми.

– Ты когда-нибудь не делал ничего?

Я рассмеялся.

– Моя мама говорит, что я все время это делаю.

– Не говори ей, что я так сказала, но твоя мама ошибается.

Старгерл вновь повернулась к солнцу.

– По-настоящему ничего не делать очень трудно. Даже когда мы просто тут сидим, как сейчас, наши тела продолжают шевелиться, как и мысли у нас в голове. Внутри нас творится кавардак.

– Это плохо? – спросил я.

– Плохо, если мы хотим знать, что происходит снаружи нас.

– А разве не для этого у нас глаза и уши?

Она кивнула.

– Они почти всегда в действии. Но иногда они мешаются. Земля говорит с нами, но мы ее не слышим из-за всего шума, который производят наши чувства. Иногда нам нужно стирать их, стирать свои чувства. Только после этого – возможно – земля достучится до нас. Вселенная заговорит с нами. Звезды зашепчут нам.

Солнце теперь светило оранжевым, касаясь пурпурных горных вершин.

– И как мне совсем ничего не делать?

– Точно не знаю, – сказала она. – Единственного правильного ответа не существует. Нужно найти свой способ. Иногда я стараюсь стереть себя. Представляю большой розовый ластик, который движется туда-сюда, туда-сюда и стирает мои пальцы ног. Туда-сюда, туда-сюда – и хлоп! – и пальцы у меня на ногах исчезли. Затем ступни, затем колени. Но это еще легко. Труднее всего стирать органы чувств – глаза, уши, нос, язык. А самым последним стирается мозг. Мои мысли, воспоминания, все внутренние голоса. Да, это труднее всего – стереть мысли.

Она слабо усмехнулась.

– Свой котелок. А затем, если я как следует постаралась, я пропадаю. Становлюсь ничем. И тогда мир может свободно втекать в меня, как вода в пустую чашку.

– И? – сказал я.

– И… Я вижу. Слышу. Но не глазами и не ушами. Я уже не снаружи своего мира, но и не внутри него. Дело в том, что уже не существует разницы между внутренним «я» и вселенной. Границы пропадают. Я – это все, и все – это я. Я – камень, колючка кактуса. Я – дождь.

Она мечтательно улыбнулась.

– Это мне нравится больше всего. Быть дождем.

– Я первый, кого ты привела сюда?

Она не ответила. Она сидела, повернувшись лицом к горам, омываемая густым, словно сироп, солнечным светом. Выражение ее лица было такое спокойное и умиротворенное, какого я не видел никогда в жизни.

– Старгерл…

– Шшш.

Это был последний изданный нами звук, после мы надолго замолчали. Мы сидели рядом, оба в позе лотоса, лицом на запад. Я закрыл глаза. Я постарался сидеть совершенно неподвижно – и вскоре обнаружил, что Старгерл была права. Я мог обездвижить руки и ноги, но внутри себя ощущал такое оживление, словно на улицах центрального Финикса в часы пик. Я никогда не обращал внимания на свое дыхание и сердцебиение, не говоря уже о разных бульканьях и ворчаниях. А моя голова… она просто отказывалась отключаться. Любой вопрос, любая посторонняя мысль о происходящем за много миль отсюда залетали в мой мозг и мешали сосредоточиться, скреблись там, требуя моего внимания.

Но я пытался. Я попробовал вообразить себе стирательную резинку, но не смог стереть даже один палец на ноге. Я постарался представить, что я – опилки, которые сдувает ветер. Или что меня проглатывает кит. Или что я растворяюсь, словно таблетка в шипучке. Ничего не работало. Я не мог заставить себя исчезнуть.