Злость, как это часто со мной случалось, придала мне изрядный заряд бодрости, так что за перерисовку символов я взялась с вновь проснувшимся энтузиазмом. Хватило его, правда, ненадолго, а потом вернулась боль — тупая, ноющая, растекающаяся от загривка по всему телу липкими волнами. Я давала себе передышку, обращаясь к справочникам, а затем вновь возвращалась к рисункам. Срисовывала, сверялась с фотографиями на глянцевых страницах, делала пометки на полях.
Мне было душно — потому я влезла на подоконник, открывая окно, но этот манёвр принёс с собой холод и мерзкую морось, просачивающуюся в помещение. Свет стал тусклее, потому я включила настольную лампу. В какой-то момент мне показалось, что я сижу в кромешной темноте и пустоте, за своим столом, и что жёлтый свет из-под зелёного пластикового абажура — последнее Солнце во всей Вселенной, а под моими пальцами по древним песчаным блокам растекаются линии глупых, похожих на примитивные детские рисунки, символов смерти, жизни и времени…
А потом я проснулась — или пришла в себя, сложно сказать.
Вентилятор лениво крутился, продолжая поскрипывать на каждом обороте, слегка кренясь влево. В спину мне неприятно тянуло промозглым сквозняком, а на коленях лежал блокнот с несколькими заполненными страницами. Кроме болезненно-знакомых иероглифов там нашлись и расшифровки некоторых из них — часть была помечена знаком вопроса, выражая, очевидно, мои сомнения в её правильности. Энциклопедия лежала поперёк, и — Боже! — я использовала эти самые ленты, предположительно драгоценный раритет, а то и вовсе археологическое наследие, как самые обычные закладки!
Внутренне содрогаясь, я с максимальной аккуратностью извлекла тканевые полосы из книги, придирчиво осмотрев их на предмет надрывов или повреждений, и к своему облегчению не нашла ничего подобного. Это навело меня на мысль, что «вещдоки» вполне могли быть новоделом, поскольку едва ли древнеегипетская ткань выдержала бы столь непочтительное обращение — и у меня немного отлегло от сердца.
Тем не менее, убрала я их в футляр с полагающейся осторожностью, после чего, посмотрев на часы, громко присвистнула — половина второго ночи! Вот уж засиделась…
Желудок ныл, противным бурчанием напоминая о пропущенном ужине, голова была тяжёлой, словно свинцовая гиря, а глаза пекло, как у тех самых непослушных детишек, которым Песочный Человек бросал пригоршни песка. Я разрывалась между желанием поесть и поспать, но оба они были неосуществимы прямо здесь и сейчас. Для первого мне нужно было как минимум спуститься, чтобы вновь помародёрствовать на кухне у Стэнтона, а для второго — добраться до дома. Сесть в машину, и ехать, ехать, ехать… Просто бесконечное время ехать домой.
Застонав в голос от искреннего, рвущего душу нежелания совершать так много лишних телодвижений, я, тем не менее, поднялась из-за стола и закрыла проклятое окно, из-за которого у меня теперь подозрительно ныла поясница. Надо будет перед сном растереть согревающей мазью, на всякий случай — ещё не хватало в придачу к больной шее добавить простуженные мышцы!
— Долорес, ты старая развалина. Кошёлка. Ленивая старая разваливающаяся кошёлка! — процедила я в полголоса, не особо переживая о том, что меня кто-либо услышит — не то время. Судя по тишине, царящей вокруг, паб уже был закрыт, а значит, дядюшки Стэнти тут тоже нет.
Сняв с вешалки подсохший плащ, я накинула его на плечи и убрала во внутренний карман деревянный футляр и блокнот. Шляпу взяла в руки и, выключив везде свет, в полумраке «аварийной» лампочки в коридоре заперла кабинет.
Ленивая или нет, но отдохнуть по-человечески мне сейчас точно не помешает.
Др-р-рынь!.. Др-р-рын-н-нь! Др-рынь!
— Что?! — я села в постели как подброшенная, машинально хлопнув рукой по будильнику, не сразу сообразив, что источником противного звука в этот раз был совсем не он.
«Др-рынь!» — донеслось из коридора, и до меня наконец дошло, что это звонит телефон.
— Твою ж… — выдохнула я, отбрасывая в сторону одеяло и, не нашарив под кроватью тапок, пошлёпала в коридор босиком.
«Др-рынь», — аппарат намекал, что мне стоит пошевелиться, если я не хочу, чтобы моя голова раскололась надвое от этого мерзкого дребезга.