Звездная карта царя Саула

– Всю свою жизнь отец занимался одним делом – искал ряд старинных документов, да что там старинных – древних. Об этом знали немногие, я сама по крохам собирала эту информацию. Эти документы были связаны между собой. В конечном итоге они должны были вывести его на некую карту, которая имеет магическую силу.

– Ваш отец верил в магию?

– Как выясняется, да. Я уверена, его смерть напрямую связана с этим документом. Вы знаете о существовании гадюки, прозванной «лидийской»?

– Увы, сударыня, – сделав глоток коньяка, Крымов отрицательно покачал головой. – Нет.

– Помните, я вам говорила о том, что отец был повешен на золотом шнурке с черными косыми полосками?

– И что это могло значить?

Мария слабо улыбнулась:

– Шнурок и есть копия лидийской гадюки. Попросту «лидийка». Символ одной древней и опасной секты, не менее страшной, чем ассасины, а может быть, еще и более опасной. Ассасинов знали и боялись все, эти же действовали незаметно для глаз мира. Суть в том, что мой отец не повесился – это было ритуальное убийство.

Крымов нахмурился.

– Вы это серьезно, Мария Федоровна?

– Более чем.

– Да-а, – протянул Андрей, – история.

– Он мало посвящал меня в свою жизнь и свои интересы. Он шутил: становись актрисой – ты красивая. Но я пошла на исторический. Я хотела приблизиться к нему, понять его. Наконец, он был единственным близким и дорогим мне человеком. Конечно, еще с юности я приставала к нему с расспросами, поначалу часто, затем – реже. Но однажды он мне признался: «Если бы ты была мальчиком, я бы рассказал тебе больше, много больше. Я был бы даже обязан сделать это».

– Очень странно, – нахмурился Крымов. – Впрочем… – Он отпил коньяка, прищурил глаза: – В каком случае отец предпочитает что-то рассказывать юноше и уходит от расспросов дочери?

Бестужева заглянула в глаза детектива:

– Когда нечто передается по наследству только по мужской линии.

– В самую точку, – кивнул Крымов. – Значит, ваш отец занимался исследованиями полунаучного, полумистического характера? Вы наверняка не раз задавались вопросом, во что же он мог посвятить только сына, но не дочь?

– Конечно, задавалась, – кивнула Мария. – И всегда попадала пальцем в небо. Что я находила? – географические карты, старинные книги, копии древних рукописей. Я ничего не понимала в них! – Держа бокал в руке, она посмотрела на пасмурное ночное небо за окном. – Но однажды…

– Да?

– Однажды, еще девочкой – мне было лет двенадцать, – я тайком заглянула в комнату к своему отцу среди ночи: у него горел свет. Ночник. Отец стоял перед зеркалом, спиной к двери. И тогда я увидела его отражение. Он был облачен, именно – не одет, а облачен в длинный пурпурный плащ с широкими рукавами, на его груди и плечах сверкало невероятное украшение, похожее на золотое, а на голове… – Бестужева взглянула на Крымова: – А на голове у моего отца был черный островерхий колпак, усыпанный золотыми звездами.

В ресторане они полуночничали одни. Поезд раскачивало на стрелках, перестук дробью шел через весь состав, все так же позвякивала посуда на полках в баре.

Крымов даже чуть подался вперед:

– И вы… вошли?

– Нет, – Бестужева покачала головой. – Все это было так необычно, странно, даже… опасно. И еще – его лицо. Я никогда не видела его таким – он точно преобразился. Стал другим. Он стоял так долго, словно пытался что-то разглядеть в отражении. Я поняла, что, вторгнись я в эти минуты в его жизнь, то совершу святотатство. Честное слово! Я тихонечко прикрыла дверь и на цыпочках ушла в свою комнату. Конечно, в отсутствие отца я попыталась отыскать этот наряд, но тщетно, его точно и не было вовсе. Я никогда и никому не рассказывала об этом, но однажды, только лет через пять, когда уже повзрослела, я спросила отца о том дне. И знаете, что он мне ответил?

– Тебе это приснилось, дочка.

– Как вы угадали? – удивилась Мария.

– Интуиция.

– Слово в слово, Андрей Петрович. Я попыталась оживить его память подробностями, но он тотчас замкнулся, даже слушать меня не захотел. Со временем мне и самой стало казаться, что все это мне привиделось.

– Он часто уезжал из дома?

– Очень часто. Командировки, говорил отец. Скрытность, вот что, помимо огромной любви, я видела от него всю свою жизнь. Но у меня было особое чувство, благодаря которому я могла простить отцу все эти тайны: он желал уберечь меня от грозящей мне фатальной опасности.

– Вы едете в город Копоть-на-Волге, к директору краеведческого музея Максимилиану Лаврентьевичу Растопчину. Буквально с риском для жизни. Зачем? – напрямую спросил ее Крымов. – Только говорите честно.

Бестужева кивнула.

– Отец оставил мне записку в нашем с ним тайнике – в моей любимой игрушке – буром мишке. В записке говорилось, что я должна взять у Конникова один документ и отвезти его в Копоть-на-Волге, к другу и коллеге отца Максимилиану Лаврентьевичу Растопчину. Тот откроет мне то, что я обязательно должна узнать. Я точно слепая – иду на ощупь.

Крымов вскинул руку.

– В четыре утра, это через пару часов, мы будем на месте. – Он сделался очень сосредоточен. – А теперь покажите мне этот документ.