Звездная карта царя Саула

Из двухчасовой беседы с новым директором музея детектив вынес главное: Вениамин Малышев был человеком добродушным и открытым, но только в те часы, пока находился на работе. Знали, что он увлекался геологией, коллекционировал какие-то кристаллы, а когда был помоложе, то уходил в длительные походы, в том числе и на Хазарский полуостров, таинственное место на Волге, на ее знаменитой луке. Никто и ничего не знал о его личной жизни, кроме того, что у него были недавно овдовевшая дочь Галина и двое внуков – Коленька и Мишенька, кажется, семи и девяти лет. «Вот чьими жизнями шантажировали его убийцы, – слушая разговорчивую Ястребкову, сразу догадался Андрей Петрович. – Вот почему он назвал имя Федора Бестужева, своего друга, куда более важной птицы в этой игре, чем он сам». И обвинять его за это было трудно. Тамара Петровна сказала и много и мало. Крымов уяснил главное: Вениамин Малышев был крайне закрытым для мира человеком, но виртуозно прятал эту закрытость под маской доброжелательного начальника и фанатично преданного истории родного края ученого мужа. И Бестужев, и Малышев вели двойную, а то и тройную жизнь, и посторонним через их раковину было не достучаться.

– Тебе стыдно бывает? – на улице спросил Крымов у спутника.

– Бывает, Андрюша, – ответил тот. – А чего случилось-то?

– Ты у директрисы весь кабинет спиртом продышал, вот что случилось.

– Подумаешь, какие мы нежные, – с вызовом заметил Егор Кузьмич. – Свежачком-то и дыхнул пару раз.

– Там не только свежачок был, – горячо возразил Крымов. – Там такой букет – о-го-го! И не пару раз, а два часа дышал. Окна запотели. Хорошо, она женщина догадливая, сказала мне на выходе: понимаю, мол, скорбит человек. Поминает товарища.

– Вот, – Добродумов ткнул пальцем в товарища. – Умная женщина. Не то что ты – балбес. Куда мы теперь, поводырь?

– Поезд в Бобылев идет в семь утра, – когда они шли по улице, сказал Крымов. – На вокзале торчать не хочется. Снимем номер на двоих в недорогой гостинице. Что скажешь?

Уже через пять минут машина остановилась у гостиницы под названием «Дом колхозника».

– Гнусное название, – отреагировал Добродумов. Но быстро унялся. Увидев интерьер ресторанчика, прилагавшегося к гостинице, снисходительно махнул рукой: – Ладно, уговорил, осмотримся.

Взяв недорогой двухместный номерок, они бросили вещи и спустились вниз. Отобедали в ресторане.

– Я еду к дочери Малышева, а ты без меня веди себя скромно. Ага?

– Буду тише воды и ниже травы, – пообещал Добродумов. – Веришь?

– Хочу верить, – откликнулся Крымов.

Андрей выскочил в серый непогожий день, поймал мотор и назвал адрес. Он ехал к дочери Малышева – Галине Саниной, овдовевшей год назад. Андрей Петрович уже знал, что ее муж разбился на машине.

Ему открыла женщина лет тридцати в джинсах и майке, она оказалась миловидной и совершенно подавленной. Смерть отца, как видно, поразила ее до глубины души.

Галина сварила гостю кофе, подала печенье.

– Что вас интересует, Андрей Петрович? – напрямую спросила она. – Вы не похожи на тех, кто дружил с отцом. На историков. На его учеников. Кто вы и что вам нужно?

– Вы правы, я не историк, – сказал он. – Я – детектив. В Цареве скончался, а предположительно был убит, товарищ вашего отца – Федор Бестужев.

– Я помню его, – хмурясь, оживленно кивнула Галина. – Хорошо помню.

– Так вот, я друг его дочери – Марии.

– И о ней я слышала не раз. – Она заметно побледнела. – Смерть папы и убийство Бестужева как-то связаны?

– Пока я не знаю, – Крымов не хотел пугать молодую женщину. – Но пытаюсь узнать. Для этого мне надо, чтобы вы рассказали об отце. Вспомнили что-то важное. О его друзьях. Коллегах. О занятиях. Чем он увлекался? Что любил? За что с ним могли обойтись так, как обошлись?

– Вы думаете, это не ограбление музея?

– А вы серьезно верите в то, что кто-то полезет в краеведческий музей за медяшками и бусами из разрытых курганов? Да еще совершит ради этого двойное убийство? Я так не верю.

– Что же тогда?

– Об этом я и пришел вас спросить.

Сделав глоток кофе, Галина поставила чашку на блюдце.

– Вы пришли не по адресу, Андрей Петрович. Странно это услышать от родной дочери убитого, верно? – Она грустно улыбнулась. – Папа на самом деле был очень закрытым человеком. Я понимала, что у него есть другая жизнь, но не знала какая. И всегда ревновала его к этой жизни. Особенно после смерти мамы – мне тогда было лет двадцать, не больше. Маму тоже угнетала его обособленность. Мне кажется, она так и жила с этой горечью и недоговоренностью в сердце.

С ее слов портрет покойного Малышева вырисовывался все ярче. Едва он сбрасывал маску открытого и веселого человека, как раковина его захлопывалась даже для домашних и он становился затворником и молчуном. Даже обидчивым недотрогой, если ему перечили, пытались нарушить его одиночество.