Да. Не скрою. О Вас меня просили. Но вовсе не Константин Романович, а его супруга. Мы ведь с ней давно знакомы. Толковая женщина. Не обижайтесь на нее. Да и меня можно понять. Иметь в школе невестку директора наших шефов совсем неплохо. А тут все сходится. Но не это было для меня главным. И с чего она решила, что вы дочь Козьмичева? Он ведь русский. И жена у него первая, я ее знала, была русской. Так что, Елена Павловна, простите, но я не вижу оснований для Вашего увольнения. Прошу Вас еще подумать. Если не передумае-те, то... Но я бы хотела, чтобы Вы у нас работали долго. Об оскорблении могу лишь еще раз сказать, что это действительно мерзкий случай. Тем более, что Вы русская... Вот ведь! Знает, что сама в своем уходе из школы виновата. Так нет! Евреи, видите ли, виноваты. Это мы умеем. Но простите меня за вульгарность, плюньте! На больных не обижаются.
Хотя разговор с Ангелиной Аркадьевной немного успокоил, появились сомнения в ее искренности. Об этом она думала и по дороге, и когда стояла в очереди в гастрономе, а потом дома, вплоть до прихода Владика. По тому, что он вдруг начал рассказывать о своих делах и по его виду стало понятно, что он просто боится задать вопрос о ее визите к директору. А ей и самой еще не хотелось рассказывать. Заговорили об этом лишь вечером, уложив Павлика спать. После долгого анализа высказываний директорши решили, что та была искренна не только в оценке произошедшего, но и в нежелании отпускать Лену.
- Ты обрати внимание, - сказал Владик, - ведь она говорила то же, что и я. На эту учил-ку надо просто плюнуть и забыть. Слишком много чести из-за таких уходить из школы.
И тут Лена сказала такое, что Владик услышал от нее впервые.
- Вам, русским, легко так говорить. Вам подобных оскорблений слышать не приходит-ся. Тем не менее, вы оба правы. Заявление я заберу. С Маргаритой Михайловной говорить не буду. Она тут не при чем.
Предстоящий год обещал быть нелегким. Лена хотя бы не меняла профессию. Правда, забот о семье у нее стало неизмеримо больше, чем в Находке. Там была бабушка. Ему же надо было осваиваться на новой работе. Новой настолько, что из всего оборудования, которое ему приходилось обслуживать, узнаваемы были лишь насосы и трубопроводы. Помогал и прежний опыт работы на "Циклоне" и окружавшие его коллеги. Вскоре он уже знал, что в смене лишь он один не имеет специального образования. Хорошо, что крепко державшиеся в натрениро-ванной работой в театре памяти лекции Батурина позволяли не задавать глупых вопросов. Это напрягало. Нужно было не только готовиться к поступлению в Литературный, но и работать над задуманным рассказом о том самом вещем сне, что бесповоротно изменил его судьбу. Почувствовал необходимость в чтении психологической литературы и даже самого Фрейда, для чего надо было посещать читальный зал, укорачивая время общения с Леной и Павликом. Еще хотелось помогать ей по дому и ходить не только в магазины, но и в театры, кино. Если для Владика многие спектакли московских театров, и даже Большого, оказались знакомы с детства и юности, то для Лены это был неведомый мир, который еще предстояло открывать. И вообще, оба они были молодыми людьми, жаждущими жизни. Поэтому многое приходилось делать за счет сна, в том числе и писать рассказ.
Давался он очень непросто. Если с началом все было понятно, то когда Владик дошел до монолога деда, дело застопорилось. И не потому, что не помнил, в чем была его суть, и какими словами дед ее выражал, а потому, что эти слова он мог доверить одному человеку на свете - Лене. Да и то, нужно сказать, он не был уверен, что Лена его поймет. А Владик уже чувство-вал, что жизнь в очередной раз поставила перед ним гамлетовскую проблему - "быть или не быть"? Быть правдивым и позволить себе ту свободу мысли и слова, что выказал его герой, или, подменив суть, преподнести все как фантасмагорическую встречу и выпивку реального внука с явившимся из другого мира дедом? Конечно, этот поворот явно попахивал духом "Мастера и Маргариты", очаровавшим его еще в студенческие годы... Но другого было не дано. Настроение оказалось надолго и настолько испорченным, что Лена не могла этого не заметить.
- Ты что это последние дни такой хмурый? Не пишешь. Что-то не получается?
Несмотря на отсутствие желания рассказывать о своих творческих мучениях, он не сдер-жался. Слушала она внимательно, не перебивала. Потом поцеловала и прижалась к нему.
- Не стыдно тебе? Я уже вся истерзалась. Чувствую, что с тобой что-то происходит, а в чем причина, непонятно. И все молчал! Почему? Думал, я тебя не пойму? Неужели я такая стерва? Любимый человек терзается, а я его не поддержу! Ошибаетесь, Владлен Константино-вич! Мне Ваше двойное нутро давно уже ясно. Еще с театральных времен. Я еще тогда поняла, что трудно нам будет... Но я с тобой!
Глава 11
Начинающий писатель