- Наверно, так. Вообще, странно получается. В том, что любовь наша была взаимной, я и сейчас убежден. И хотели мы одного и того же - чтобы я стал писателем. Каждый нес свою ношу. Я за эти дни перебрал по косточкам все свои основные шаги и поступки и не могу ни один из них назвать причиной ее ухода. Не могу! Не подумайте, что во мне сейчас говорит мужская гордость и эгоизм. Нет! Просто я пытаюсь мыслить рационально и не сваливать вину на кого-то. Хотя теперь я знаю, этот кто-то реально существует. Да, наверное, надо было бороться. Обещать, что дальше все у нас будет по-иному. Но это значило бы обмануть и себя, и ее. К тому же, вряд ли бы что-то из этого получилось. Правы Вы, Маргарита Михайловна. Слишком я уверовал в то, что единство цели для мужа и жены - главное. Да что тут единство цели, если даже дети не всегда удерживают от разводов! И даже взаимная любовь - не всегда панацея. Важно нечто большее! Способность к жертвенности. С обеих сторон. Если ее нет, нет и семьи. Вот в этом корень случившегося. Лена (он поймал себя на том, что впервые и не только в этом разговоре, а вообще за последнее время, произнес ее имя) просто исчерпала отпущенный ей природой лимит жертвенности. Но скажите мне, мои дорогие и мудрые люди, что я должен был сделать, чтобы помочь ей. Бросить учебу? Завязать с писательством и журналистикой? Бегать по театрам и кино? Перестать быть собой? Уверяю вас, результат был бы тот же! Только обвинили бы меня не в эгоизме, а в том, что я уже ни кто иной, как несосто-явшаяся личность, недостойная ее любви. А она так же бы сделала ручкой...
Пусть то, что я сейчас скажу, покажется нескромным, но вместо шести лет я закончил институт за четыре. Это факт! И вкалывал не столько и не только для себя, но и для нее и для Павлика. И что в ответ? - "Я устала так жить... Я свои обязанности выполнила. Тебя выучила. Моя совесть чиста. Прощай..." Будто мы с ней договор такой заключали - на учебу... Приятно такое выслушивать? Мне после этого говорить с ней не хотелось. А главное - бесполезно.
Так или примерно так рассказывал он отцу и Маргарите Михайловне о трагедии, постиг-шей его семью. И лишь об одном умолчал - насколько бесповоротно его решение забыть Лену. Но этот вопрос был запрятан в таких глубинах души, куда не было доступа ни иррационально-му, ни рациональному анализу.
Владик даже не заметил, как Константин Васильевич встал, сходил в дом и принес бу-тылку коньяка, рюмки. Налил.
- Что тут скажешь? Мне в жизни подобные коллизии встречались. В этих случаях искать, кто виноват больше - гиблое дело. Но очень, очень грустно, что и сына моего сия чаша не миновала. Виноват ты - не виноват, тебе виднее. Я тебе не судья. Как это скажется на твоей судьбе, не знает никто. Хочется верить, и твоя исповедь меня убедила, выводы ты сделаешь правильные. Жаль ли мне твою бывшую жену? По большому счету, жаль. Иначе как преда-тельством ее поступок назвать не могу. Но пусть у нее все будет хорошо. Пусть все хорошо будет у твоего сына и моего внука. Пусть все хорошо будет и у тебя. Вот за это давайте выпьем!
Под вечер воскресенья Владик возвращался в Москву. И впервые после ухода Лены в го-лове его напряженные размышления о событиях последнего месяца уступили место заботам ближайших дней. Вспомнил, что так и не забрал из типографии томик сборника для Альбины Ивановны, что надо позвонить Северинову, что в редакции ждут от него очередную статью, что из-за всех этих передряг так и не заплатил за квартиру... Вспомнил, что надо отдать в прачечную постельное белье и рубашки... И вдруг вспомнил, что он так и не знает, подала ли Лена заявление на развод.
Где-то зимой, когда он уже собирался лететь в командировку в Норильск, позвонила Ле-на. Позвонила не домой, а в редакцию.
- Козьмичев, надо поговорить. Я сейчас в школе. Освобожусь в семь. Если можно, приеду домой. Если нельзя, то скажи, где и когда.
Он немного оторопел.
- Как хочешь. Можно и дома. Часиков в восемь. У меня кое-какие дела есть.
Но с делами, а точнее говоря, с окончанием статьи в газету, он справился лишь в девятом часу. Ждал, что бывшая жена перезвонит, но зря. Подумалось, что встреча откладывается и торопиться не надо. По пути зашел в гастроном. Уже стемнело. И он как-то не обратил внимания на фигуру, сидящую у подъезда.
- Влад, ты что, уже меня не узнаешь?
- Лена? Ты? Так поздно? Я в редакции задержался.
По лестнице поднимались молча. В первый раз после расставания он увидел ее лицо только на своей лестничной площадке. Но мельком, ибо открывал дверь квартиры.
- Проходи. Чему обязан?
- Ты бы хоть стул предложил. - И смолкла.
Ее лицо, обычно свежее и красивое, выглядело серым.
- Это, видать, свет так падает, - подумал он. - Так о чем ты хочешь поговорить?
Он увидел, как она вздрогнула. И, видимо, для того, чтобы успокоиться, открыла сумку и стала что-то бесцельно искать...
- Ты что молчишь? Это ведь не мне пришла в голову идея поговорить, а тебе. Если о раз-воде, то сделаю, как обещал. Кстати, ты заявление написала?
Лена наклонила голову и почти про себя произнесла.
- Я...я, не хочу...