Звездная роль Владика Козьмичева(СИ)

- Папа, давай теперь ты меня будешь всегда забирать из школы. Или ты, мама. Я не хочу, чтобы это делал дядя Володя.

- Я, сынок, конечно, мог бы, но меня часто в Москве не бывает. Буду здесь - не откажусь.

От таких слов сына ему хотелось плакать. Но это было невозможно, как и невозможно вмешиваться в ее отношения и поневоле встречаться с новым мужем. Не хотела этого и Лена, поскольку полагала, что Володя не готов к роли отца ее ребенка. Она бы и дальше так думала, если бы жена одного из его друзей как-то не спросила у нее, видится ли он со своей дочерью. - У него есть дочь? Значит, была и жена. Почему я об этом не знаю? Что в этом плохого, чтобы от меня скрывать? Так вот почему он не хотел, чтобы я развелась с Козьмичевым, и регистри-ровать наш брак.

Нечестность по отношению к ней покоробила. Она вспомнила, что так и не видела его паспорта. - Что, надо было в первые дни попросить его паспорт предъявить? Чушь! Я разве не понимала, что у сорокалетнего мужчины может быть жена и дети? Понимала! Однако не остановилась. Впрочем, не я одна такая доверчивая.

Таких и подобных разочарований в Володе было еще немало. Становилось все более оче-видным, что главной и единственной его любовью является он сам. Друзья для него - это не более чем средство для самоутверждения и самолюбования. Этой же ценностью для него была его научная деятельность. Понятие научного авторитета для него было пустым звуком. Авторитетом он мог быть только сам. О своем научном руководителе, профессоре Крылове, которому был обязан кандидатской степенью, он не отзывался иначе как о выживающем из ума старике.

А она все еще держалась за него. Никак не решалась завести разговор о его первой семье. Пыталась видеть в нем только то, что так нравилось ей. Чего стоила только его эрудиция в области литературы, и русской, и английской! Каким удовольствием было слушать, как он наизусть читал и на русском, и на английском Шекспира. Или на английском свои переводы из Пушкина. Очень импонировала любовь к театру. Однажды, она поймала себя на том, что сравнивает его с Козьмичевым. Странное дело, Володя так любит театр. А вот Козьмичева, почти закончившего театральное училище и работавшего в театре, надо было туда силком тащить.

Потом вдруг, как ей показалось беспричинно, захотелось посмотреть на его публикации в газете. Она перестала их читать еще задолго до расставания с ним. Купила "Социалистическо-го труженика" раз, другой, третий... И когда, наконец, увидела в одном из выпусков статью, автором которой значился "Наш корреспондент В. Козьмичев", даже обрадовалась. Едва дождалась, когда после домашних дел и занятий с Павликом смогла раскрыть газету. В самом деле, ведь она была одной среди немногих в этой большой стране людей, кто знал В. Козьми-чева. И не просто знал. Она смотрела на статью и, как наяву, увидела ее автора. Видела, как он в своей любимой позе, подвернув левую ногу под себя, сидит за столом и старательно, как это он всегда делал в момент серьезных размышлений, трет мочку левого уха. Начала читать, и вдруг текст зазвучал в ней его голосом, его интонациями. Будто бы она вовсе и не читает, а слушает его, пересказывающего статью. Вдруг нахлынули рыдания. Почему? Потому ли, что ей стало жалко ушедшего, потому ли, что стало до слез жалко себя. А может быть, от неосо-знаваемого страха за будущее. Свое и сына. И сквозь рыдания услышала.

- Мама, ты почему плачешь?

Странно, но вопрос сына ее немного успокоил.

- Я не плачу, сынок. Это я читаю твоего папу и радуюсь за него...

- А я, когда радуюсь, не плачу. Только когда больно.

Подумал и спросил.

- А почему мы живем не с папой, а с Москвиным. Ведь он же мне не папа. Он даже из школы меня не забирает.

Что она могла сказать этому маленькому человеку? Что так получилось? Что так надо?

- Но ты же папу видишь! Вы с ним гуляете. И даже в кино ходите.

- Ну и что! Давай вернемся к нему! С ним было лучше...

После этого случая она стала себя ловить на желании покупать все выпуски "Социали-стического труженика".

Шло время. Отношение Володи к Павлику никак не приближалось к тому, на что она бы-ла вправе рассчитывать. Павлик это чувствовал и отвечал взаимностью. Никогда не называл его дядей Володей, а только по фамилии. Ни с какими просьбами не обращался. То, что этому способствовали его встречи с отцом, было очевидно. Но просить Володю хоть изредка забирать Павлика из школы она принципиально не желала. Унижаться ей претило. Поэтому гуляли они одни. На детские спектакли ходили одни. И чем дальше, тем острее Лена стала ощущать дискомфорт. Тем не менее, она еще не могла себе признаться, что ее надежды на лучшее все больше обретают облик мифа.