— Боишься, что моя раса — потенциальные хозяева? — прошептал я. — Куалькуа… а ты глуп. Тебе самому — интересно происходящее?
— А может быть, тебе этого хотелось? — мстительно спросил я. — Ты сотни лет был сторонним наблюдателем. Тут тебя водят за нос. Может быть, это приятно тебе?
Интересно, есть ли подсознание у куалькуа?
— Я знаю результат, — сказал я. — Они все — люди.
— Спокойной ночи… хоть ты и не спишь. Скажи, что происходит дома?
Куалькуа помедлил. Ему нелегко давались отказы от собственных принципов.
— Что это такое?
Час от часу не легче.
— Теперь можешь не волноваться… что я расслаблюсь. Сильные приняли какое-то решение?
— А о тебе Сильные знают?
Куалькуа издал смешок.
Хорошо быть маленьким и послушным. Или хотя бы казаться таким.
— Спокойной ночи, — сказал я. — И… если можешь — усыпи меня. Цианиды ты вырабатывать умеешь, справишься и со снотворным. Валяй. Иначе я вообще не усну.
Лучший в мире доктор — куалькуа. Бесспорная истина. Я открыл глаза и обнаружил, что за окном светит солнце. Выспался я прекрасно и жаждал пищи и действий.
— Спасибо, — буркнул я.
Привычка отвечать куалькуа вслух оказалась неискоренимой. Может, я таким образом пытаюсь создать иллюзию независимости? Вроде как мои мысли в неприкосновенности, пока вслух не говорю, куалькуа не слышит…
Прибрав постель, я походил по комнате, уже привычно оценивая вещи. Быт — лучшая визитная карточка культуры. Так и на Земле — маленькие, бедные русские квартиры с непременным атрибутом — книжными полками, американские особняки с безупречными интерьерами, роскошной техникой и стопкой комиксов как полноценным суррогатом культуры. Так и у Геометров — здоровый казарменный аскетизм. И на планете зелёных — удобное мысленное управление, комфортабельные кровати, спортивно-музыкальная дребедень по телевидению.
А здесь меня порадовали две вещи. Во-первых — управление всей техникой, пусть и незнакомой, было реализовано по-земному — кнопки и сенсорные панели. Я обнаружил что-то, очень напоминающее музыкальный центр, и даже ухитрился его включить. Ещё бы понять, куда и как вставляются угольно-чёрные диски с записями, тогда удалось бы послушать местную музыку.
Второй, и даже более радостной находкой оказались книги. Настоящие, бумажные. Строгие обложки, внутри — чуть-чуть иллюстраций и текст. Читать было непривычно — я понимал письменность, и вязь букв, немного напоминающая арабскую, послушно складывалась в слова. И всё же это вызывало неприятное, почти физическое ощущение дискомфорта. Втиснутые в мозг знания бунтовали, они ещё не прижились. Я видел затейливый чёрный узор, мысленно проговаривал чужие, слишком резкие звуки, а уже потом понимал смысл прочитанного. И всё же оторваться от книг удалось с трудом. Окажись под тёмным стеклом книжного шкафа хоть одна энциклопедия — я бы тут и поселился. Но вся сотня без малого книг была беллетристикой. Я старательно вчитывался в томик за томиком и откладывал их, всё более недоумевая.
«Грай поднял напоенные страданием глаза на Лиру. Воскликнул:
— Наша любовь принесёт лишь горе и разочарование!
— Нет! — Её грудь затрепетала от волнения.
— Любимая, мы должны смириться… Я ухожу. Твой отец прав — человек с моим прошлым не может любить такую, как ты.
Скупая мужская слеза скользнула по его щеке…» Нет, нет, не может такого быть! Я хватал книгу за книгой, но истина оказалась жестокой.
«Она подняла хрустальный молоточек и ударила в серебряный гонг. Томный звук прокатился по залу аудиенций, и Гигар услышал его всеми порами своей исстрадавшейся души.