Звездная жатва

Типичная для северо-запада осенняя погода пришла с моря третьего октября и, как довольный гость, устроилась на побережье Орегона. Небо потемнело, установилась туманная морось, сумерки начинались уже после обеда, а к ужину наступала ночь.

Мэтт опасался, что вся зима будет такой и они не увидят солнца до самого апреля. Он обрадовался, когда вышло иначе. За пять дней до Хеллоуина тучи разошлись. Последний пузырь теплого воздуха примчался через океан с Гавайев и задержался над Бьюкененом. На сосновых иголках высохла роса, трава задумалась, не начать ли расти вновь.

За завтраком Мэтт вспомнил, что ему сказала Синди Ри.

«Поговорите с дочерью».

Конечно, она была права.

После Контакта он почти не общался с Рэйчел. Почти все время был занят — то в больнице, в одиночку управляясь с палатой реанимации, то в Комитете.

Но даже когда они оставались наедине этими долгими вечерами, когда солнце меркло, уступая место бледному сиянию Артефакта, когда дождь нашептывал что-то крыше… даже тогда он не находил слов.

Не мог заговорить о главном.

Он слишком хорошо видел происходящие с ней перемены. Работу неоцитов в ее голове.

Они ее переделывали. Отнимали у него.

Заговорить об этом означало впустить в свою жизнь еще больше горя, а этого Мэтт позволить не мог. Он и так достаточно горевал. Хватит. Он устал горевать.

Но, пожалуй, время пришло.

Рэйчел сидела за кухонным столом, ела овсянку и читала библиотечную книгу. Она подперла книгу коробкой от овсяных хлопьев и придерживала ее левой рукой. «Идиот» Достоевского. Мэтту показалось, что Рэйчел слишком быстро листает страницы, но он решил об этом не задумываться. На ней была синяя ночная рубашка, волосы растрепались. Когда Мэтт вошел на кухню, Рэйчел посмотрела на него одновременно с надеждой и опаской.

Он подошел к столу и начал готовить кофе. Его руки почти не дрожали.

— Рэйч, ты сегодня свободна?

— Да, — ответила она.

— Хочешь прокатиться? В парк Олд-Куорри или еще куда-нибудь? Пока погода хорошая.

— Давно там не были, — заметила Рэйчел.

— Есть настроение съездить?

Она кивнула.

Рэйчел догадалась, что отец хочет поговорить, понять, что произошло на самом деле, и знала, что для него это тяжело. Она хотела помочь, но не знала как.

Они поехали в парк Олд-Куорри. Дорога поднималась по склону горы Бьюкенен, и Рэйчел видела внизу город — сверкающий, отшлифованный дождем, как драгоценный камень. Целлюлозно-бумажная фабрика Дансмьюира больше не дымила. Перестала дымить пару недель назад.

Машина свернула на проселочную дорогу вдоль водохранилища, и Рэйчел вдруг поняла, куда они едут.

— Старый дом!

Отец кивнул.

Они всегда называли это место просто Старым домом. В этом доме вырос ее папа. Давным-давно, еще до смерти мамы, они регулярно ездили туда… пару раз в год, когда у папы было настроение. Проезжали мимо Старого дома, и папа рассказывал о том, каким Бьюкенен был в прошлом. Рэйчел представляла его десятилетним ребенком. Вот он в джинсах и замусоленной футболке срезает путь до школы через площадку энергетической компании. Вот он идет гулять к скалам в теплую, как в этот день, субботу, запасшись бутербродами с арахисовой пастой. Как непривычно было представлять его таким!

Улица, на которой он вырос, называлась Флорал-драйв. Громкое название для построенных десяти домов-коробок в глухом тупике пятидесятых годов постройки, из задних окон которых с трудом можно было разглядеть залив. Папа притормозил, и Рэйчел узнала Старый дом. Он был ничем не примечателен. Дранка на крыше, алюминиевый сайдинг, выкрашенный коричневой краской. К воротному столбу были прибиты вычурные латунные цифры, указывавшие номер: 612. Папа не знал, кто теперь здесь жил. Чужие люди. Сам он покинул этот дом еще двадцать лет назад.

Других машин на дороге не было. Он притормозил и оставил свою на холостом ходу.