Звездная жатва

Мэтт Уилер взял школьную тетрадь в канцелярском магазине Делайла — том самом, где Мириам Флетт покупала клеящие карандаши и ножи для бумаги, пока не закрылся «Обсервер» — и начал вести дневник.

Если верить Рэйчел, после Контакта жизнь для всех начиналась заново. Это не был Страшный суд; никого не карали за грехи. Это не был рай в иудеохристианском представлении. Скорее это напоминало древнегреческую идею о золотом веке, когда люди достигали такого просветления, что могли жить вместе с богами.

— Все прощено, — говорила Рэйчел, — но ничто не забыто.

Мне хочется в это верить. Звучит благородно. Но что это на самом деле значит? Трудно представить духовный союз ребят, привыкших носить часы «Картье», с крестьянами из стран третьего мира. Хуже того, даже люди, забивавшие до смерти собственных детей, получили шанс жить вечно. Нирвана для маньяков. Получается, что террористы переживут своих жертв на тысячу, а то и больше лет.

Если все они не изменились, это несправедливо. А если они изменились столь радикально — это негуманно.

Рэйчел тоже это признавала. Люди нажили слишком много неприятных вещей, чтобы тащить их в новую жизнь.

Она утверждала: для этих людей осознание того, кем они были, и есть наказание.

Пожалуй, здесь есть логика, но осмыслить это все равно непросто. Однако ради Рэйчел я готов в это поверить.

Он погрыз карандаш и решил сразу записать главные вопросы. В столь поздний час немного откровенности не повредит.

Но что насчет тех, кто остался? Почему мы смогли и захотели отвергнуть бессмертие? Зачем мы здесь?

Ни в одном из нас на первый взгляд нет ничего особенного.

Что в нас есть?

И чего в нас нет?

Утром позвонила Бет Портер. Сказала, что хочет стать медсестрой, и попросила Мэтта научить ее.

Он попросил повторить. Ночью он почти не спал… да и вообще в последнее время плохо соображал от бессонницы и недоедания. С ноября он похудел на пятнадцать фунтов. Отражение в зеркале вызывало удивление: кто этот тощий мужчина с ввалившимися глазами?

— Говорю, тебе стоит обучить меня сестринскому делу, — повторила Бет. — Я давно об этом думала. Кроме тебя, в городе врачей не осталось. Тебе пригодится помощник. По крайней мере, человек, знающий, что делать при несчастном случае. Например, когда придет буря. Люди могут пострадать. Я хочу знать, как накладывать повязки и останавливать кровь.

Мэтт зажмурился:

— Бет… твое желание похвально, но…

— Это не попытка к тебе клеиться. Господи, надеюсь, ты так не подумал. — Бет взяла паузу. — Я серьезно. Вдруг потом спасу кому-нибудь жизнь.

— Бет…

— Всяко полезнее, чем безвылазно сидеть одной в комнате.

Мэтт вздохнул:

— Искусственное дыхание делать умеешь?

— Видела обучающую программу по телевизору. Но сама не умею.

— Надо научиться.

Джоуи Коммонер снимал Бьюкенен на украденную у Ньюкомбов камеру.

Он запомнил, что говорили о погоде. Если это было хоть наполовину правдой, через месяц от Бьюкенена мало что останется. Он не питал теплых чувств к этому убогому приморскому городишке, но оценил идею сохранить его на пленке, пока он еще цел. Джоуи Коммонер, последний городской историк.

Он разъезжал по центральным улицам и заглядывал на окраины, одной рукой ведя мотоцикл, а другой держа камеру. Чтобы ничего не упустить, он ехал очень медленно.

Когда он просматривал записи на видеомагнитофоне в своем подвале, они казались странными и немного пугали его. Пустые улицы, подскакивающие, когда «ямаха» натыкалась на ямы в асфальте; пустые витрины, пустые тротуары, пустые ряды белых жилых домов, протянувшиеся к самой гавани и холодному зимнему морю. Пустое все.

От этого ему стало особенно одиноко. Джоуи думал, что так чувствует себя человек, запертый на ночь в большом торговом центре в компании манекенов и мышей.