Звездное вещество

Я уже почти спал, но возбужденный мозг и в предсонье продолжал попытки анализа, и это заставляло метаться с подушки на подушку. Под утро я все же уснул крепко и мне приснился спокойный и обстоятельный сон. В том сне была яблонька-дичок, сплошь усеянная мелкими зелеными плодами. Мы с Женей стояли перед яблоней и всматривались в крону, и оба одновременно увидели крупное и налитое розовощекое яблоко. "Да вот же оно, вот! – сказала Женя. – А ты еще сомневался. Я же всегда, с того еще дня в Коктебеле, верила в твой успех, Санечка!"

Я проснулся. Светило солнце, и пора было вставать, готовить завтрак и поднимать девчонок в школу. Я и думать забыл о своем сно­видении... Только по дороге на работу, его очарование снова осветило мне душу. И тут я осознал, что проблема УТС, которой отдано уже четырнадцать лет моей жизни, по существу и развивалось вот так, как дикое или запущенное дерево растет. Это было и хорошо – значит, де­ло живое, если само по себе растет! Но это было и плохо – результаты не шибко радуют, как эти мелкие кислые яблочки, увиденные во сне... Теперь я должен, как внимательный и чуткий садовник, понять, что нужно на этом дереве отсечь и чему отдать внимание и заботу.

Я отдавал распоряжения чертежнице Светке, как ей изобразить мои "деревья" и таблицы, когда меня позвали к городскому телефону.

– Александр Николаевич, – услышал я немного скрипучий го­лос, – Говорит заведующий кардиологическим отделением. Вы сможе­те зайти ко мне сегодня в половине двенадцатого?

– Плохи дела, Сергей Юрьевич? – глухо, не узнавая собственно

голоса, спросил я.

– Не стану скрывать, плохи. Но вы не отчаивайтесь. Я для того и хочу вас видеть, чтобы все обсудить по-мужски. Жду вас. Мой кабинет сразу у входа в отделение. Постарайтесь, чтобы Евгения Максимовна вас не увидела, незачем ее волновать.

Два часа сжималось сердце, и все валилось из рук. Сияющий за окнами солнечный сентябрьский денек виделся мне черным, как через задымленное стекло... Наконец, я в больнице и проскользнул в каби­нет заведующего кардиологией. Сергей Юрьевич был низок ростом и длиннорук. Было невероятной нелепицей то, что прекрасный врач, вы­рвавший столько жизней у инфарктов, от рождения был изуродован горбом. Серые его глаза, казалось, никогда не улыбаются. Но и не гне­ваются тоже никогда, потому что знает он настоящую цену человече­ской несдержанности и срывам. По рассказам Жени, персонал любит его до обожания именно за это спокойствие и предельную справедли­вость... Он усадил меня на обитую дерматином кушетку. Сам сел ря­дом, сцепил на колене пальцы больших крепких рук.

– Все же это митральный стеноз, – сказал он. – Теперь уже нет со­мнений. Сопоставление кардиограммы с фонограммой и баллистограммой более чем убедительно.

– Но если это порок сердца, Сергей Юрьевич, почему так внезап­но ей стало плохо в марте, буквально в один вечер? А потом не было никаких признаков одышки до сентября.

– Болезнь находилась в латентной, то есть скрытой стадии. Именно так, как злой пес из-за угла, и наскакивает этот митральный стеноз. Человек ходит с виду здоровый, живет, творит и любит. А у него уже давно сужено атрио-вентрикулярное отверстие, и левое пред­сердие почти не работает, видимость благополучия создается за счет притока крови из легочной вены. К несчастью кровь в этой вене за­стаивается. И получается жизнь взаймы. Жизнь, одолженная у самого себя. Это так называемая стадия полной компенсации митрального стеноза. Но равновесие недолговечно и очень шатко... Скажите, у Ев­гении Максимовны были трудные роды?

– Очень тревожные, Сергей Юрьевич. Двойня. И были какие-то тревоги как раз с кардиограммой. Рожать пришлось в Москве.

– Ах, вотпочему я не нашел этого в ее карточке! Надо сказать вам крепко посчастливилось. Вы могли бы лишиться всех троих, если бы декомпенсация стеноза началась во время беременности. У вас сы­новья?

– Дочери... – ответил я пересохшим горлом. Встало перед глаза­ми, как выходит Женя в день выписки в вестибюль роддома и передает мне на руки два одинаковых свертка безмерной ценности...

– Вы не знаете, Евгения Максимовна в детстве не переносила ревматизм?

Что спрашивает Сергей Юрьевич? Ах, да! Ну, конечно же... Де­вочка в стеганых бурках и не очень целых галошах ходила в городе Иванове в школу по снежной каше. И была у нее страшная ангина, и распухали суставы. Старшая сестра едва выходила ее в тот раз, и наня­лась на лето в судомойки в крымском санатории, чтобы прогреть сво­ей Женьке косточки... Я рассказал это Сергею Юрьевичу.

– Похоже, что это была как раз атака ревматизма, – сказал врач.

– Неужели она заболела еще тогда? Не может быть! Она же была в юности отличной спортсменкой. Гимнастка-перворазрядница.

– Может, Александр Николаевич. Еще как может! В зрелом воз­расте, в замужестве, она жаловалась на боли в суставах?

– Да, сразу же после родов – поясничные боли. Все последующие годы мы уходили от этих болей тем, что летом "прогревали косточки", по возможности – у Черного моря.