Звездное вещество

– Оказывается, чукча у нас не читатель, чукча – писатель! – смея­лась Даша. – Я не ожидала, что все это так интересно. Пиши еще, па­почка, ради Бога.

И пошло тут у них, и поехало! Параллельно с писанием моногра­фии днем на рабочем месте писал Величко дома по вечерам воспоми­нания. Это вернуло ему душевное равновесие и нормальный сон. Даша в свои наезды с жадным интересом проглатывала очередные главы, отвоевывала право давать этим главам свои чуть ироничные названия, бережно направляла дальнейший ход повествования.

Мы публикуем мемуары А.Н. Величко по его рукописи, отредак­тированной Дарьей Александровной. Ей же принадлежит своеобраз­ный комментарий – курсивом диалоги с отцом.

Разумеется, мемуары ученого не могут не содержать доброй пор­ции специфически научного материала. Читателю, искушенному в фи­зике, эти страницы будут понятны не менее, чем все остальные. Чита­теля неискушенного просим сделать шаг навстречу мемуаристу, пытавшемуся максимально популярно изложить суть проблемы, зани­мавшей его. Вспомните известный портрет молодых Петра Капицы и Николая Семенова, написанный Кустодиевым. Один из будущих Но­белевских лауреатов держит в руках некий предмет, таинственно от­свечивающий зеленоватым стеклом. Человеку посвященному ясно, что это рентгеновская трубка, тщательно прописанная художником. Попробуйте-ка мысленно убрать ее с картины, тут же разрушится композиция, а с ней и притягательная сила портрета.

УТРЕННИЙ СЕРДОЛИК

Март 63-го. Наша свадьба в "ротонде" московского ресторана "Прага". Все уже были в сборе, ждали только Дымовых и без них на­чинать не хотели. Мы с Женей, молодые, все бегали к парадному вы­сматривать Дымовых со стороны метро, заодно подышать и немного пригасить волнение. Над Арбатом, над блестящими линзами черного льда на асфальте, над толпой и неуклюжими троллейбусами видится мне теперь низко и багрово висящее солнце... Да вот и Дымовы! Бегут Виталий со Светкой через площадь перед носами автомобилей, оса­женных светофором...

Получаса не прошло, а все уже пьяные. И весь круглый стол ро­тонды яростно спорит о Феллини и Бергмане. Где Дымов, там сразу же нелепые и бесконечные споры об искусстве. Никто ведь ни одного фильма не видел, даже и сам Дымов, давно вострящий лыжи в сторону Высших режиссерских курсов... Женя отрывается от спора и загляды­вает мне в глаза с легким озорством в своих раскосых "татарских".

– Идиоты какие-то, правда? Так целоваться хочется, а "горько" никто не кричит. Саш, давай инициативно, что ли.

Кружит голову поцелуй, а вслед кто-то кричит:

– Ребята, молодые озоруют, они уже и целоваться начали без спросу! Штрафной, штрафной! Горько!

Выпили и еще налили, и снова забыты жених и невеста. Круглое застолье неистово обсуждает байдарочный маршрут будущего лета ­по рекам и озерам заполярной Путораны. Шестидесятники, романти­ки, блестящие спецы и рисковые туристы...

Накануне, после регистрации, законными уже супругами с соответствующей отметкой в паспортах, поселились мы с Женей в гости­нице. Да так ничего и не поняли в свою первую ночь. И на собственной свадьбе испытывали смятение. И страшились, и нетерпеливо ждали ее конца, чтобы снова забраться в постель. Но почему это мне мерещится через тридцать лет, как удираем мы с Женей из ресторана черным хо­дом по каким-то коридорам, заставленным коробками и ящиками? О, да ведь так оно и было! Это же нас друзья-туристы к тому принудили. Намеривались выследить нашу гостиницу, чтобы спеть под окнами эпиталаму из "Нерона" и сплясать "половецкие пляски" во втором ча­су ночи. С них станется!.. Мы поймали такси на улице Воровского. Шальная компания напрасно ждала нас у парадного "Праги".

Как же отчаянно бездомны мы были той весной, если не считать недели в гостинице и еще одной недели в начале апреля, когда Женина сотрудница уехала в командировку и оставила нам ключи от своей од­нокомнатной квартиры в Измайлове... Напрасно ветер шелестел бахромой наших объявлений – никто не звонил и не предлагал молодым супругам жилье, ну хоть какое-нибудь. Немыслимо было жить и в Ста­роконюшенном у Жениной сестры Надежды в узенькой проходнушке, за шкафом, где втиснута была Женина кушетка и письменный столик. Мы даже для прощального поцелуя по-прежнему выходили на лестни­цу. Целовались, надо сказать, до одури. "Ну иди же, иди – шептала Женя. – Опоздаешь на электричку". Я летел со всех ног к метро, а потом еще целый час ехал до своего Синявина.