Звездное вещество

Разговор этот длился минуты три, касаясь существа, а главное -почти государственной значимости работы, сорванной Галей Улыбы­шевой, и Стаднюк ни единого раза не повысил голос, он только смот­рел на Галю, слегка хмуря левую бровь при безмятежной правой. По­том он вышел из комнаты, и бедная Галя залилась в три ручья. Дело было в конце рабочего дня. Чувствуя себя виноватым, я вызвался про­водить девушку, так несправедливо пострадавшую из-за меня... Не­много позже я понял, что Стаднюк в первые мои часы в лаборатории, когда я ходил еще "неозадаченным", уловил слабые токи интереса к новому дипломнику со стороны Улыбышевой. Он ловко пристроил меня к ней, нагрузив при этом Галю вдвое, потому что при любом опыте Гали исследования, проводимые дипломником, требовали от техника-технолога тех же усилий, что и плановая работа....Галя не щадила своих вечеров, обеспечивая сборку, заварку, откачку и "тренировку" моих макетов. В эти вечера я непременно ос­тавался в лаборатории, и мы вместе выходили за проходную сначала в морозные и метельные вечера, потом в мартовскую или апрельскую слякоть. К маю у нас уже были получены все необходимые экспери­ментальные результаты. В июне с готовым дипломным проектом я от­правился в родной институт для защиты. И там с бешено колотящимся сердцем лицом к лицу встретился с Юлией Николаевной Головиной... Ехал в Таганрог, полагая, что прогулки с Улыбышевой излечили мою немую боли. Какое заблуждение!Юлия была одета в светло-зеленое непривычно просторное пла­тье, и сотни несвойственных ей веснушек проступили на переносице и скулах. До меня не сразу дошел смысл перемен в ее облике. Мы стояли и говорили у окна, из которого видно было море, взъерошенное до густой синевы ранним суховеем. Вышла вполне светская беседа.

– Санька, ты огорчился, когда узнал, что они там все уже изобре­ли без тебя?

Действительно, огорчился ли я? Это ли я испытал, читая отчет по НИР "Эскиз"? Пожалуй, я ощутил даже какую-то свою неполноцен­ность перед этим логически стройным и методически продуманным научным решением. Мое озарение могло придти, а могло бы и задер­жаться до неведомого часа. Вот не уехала бы тогда Юля в Ростов, и не было бы у меня трагической какой-то потребности в обдумывании этой задачи!.. Придя же, мое озарение высветило только самую краси­вую часть замысла, совершенно не давая представлений ни о генетиче­ской связи с предыдущими решениями, ни четких перспектив дальней­шего прогресса в этой области. Решение же у Стаднюка не могло не появиться. Оно пришло потому, что этого потребовал сам ход разви­тия электроники...

– Что ты, Юля, – сказал я, преодолев задумчивость. – Не огор­чился ни капельки, напротив, почувствовал даже и гордость в умерен­ных пределах. Как-никак, а ведь кое-что я сам "дотумкал". Они эмпи­рически, методом "тыка", нащупывали путь к новому способу формирования электронного потока, а у меня это "сошло с кончика пера", как сказал мой шеф Стаднюк... Знаешь ли, мы тут в провинции привыкли о себе невысоко думать. Куда, мол, нам до Москвы-столицы! МЭИ, МГУ, а тем паче Физтех – вот где готовят специали­стов. И что же? Оказывается, мы ни в чем не пасуем перед ними. Более того, отсутствие в нашем "захолустье" профессоров заставляло нас самих вгрызаться в американские журналы. Мы здесь сами себе про­фессора!

– А как тебе сама столица, Санька?

Да как столица?.. В первые недели я очень остро переживал чудо Москвы. Утром поднимался уже в радостном предвкушении и трепет­ном ожидании вечера... Был наш дипломник зачислен на должность старшего техника, но все же пользовался некоторой свободой в отно­шении табельного режима, номерок утром не перевешивал. Иногда "жажда Москвы" становилась так нестерпима, что уезжал и посреди рабочего дня в полупустой электричке. Заснеженная и морозная Моск­ва радостно возбуждала, нехвастливо открывая известные по литера­туре места. Вечером непременно оказывался в Консерватории. Живая музыка, особенно органная, никакими записями не передаваема... Не стал я рассказывать Юлии только то, что именно в этих зимних поезд­ках в Москву почему-то стискивалось у меня сердце от взгляда иных серо-зеленых глаз или от светлой пряди, выпавшей из-под шапочки, или увиденных вдруг похожих губ с глубокими уголками. Она, Юля, как бы рассыпалась для меня среди множества женщин без надежды быть собранной когда-нибудь воедино.А теперь, в Таганроге, ни единой подробностью, ни даже интона­цией или случайным словом не сказала она мне ничего о своей новой жизни. Я же страшился представить себе квартиру, дачу, машину – все, чем Головин одарил юную жену. Страшился представить себе их бли­зость, взаимную нежность и утренние улыбки друг другу... Потому и держался в своих расспросах о ее жизни единственной незаминирован-ной тропки – ее дипломной работы.