Мы прошли на хоры и нашли два свободных места рядышком. Симфония уже шла, перекатываясь и замирая. Будто бы по чеховской степи, раздольно богатырской, тянулся тот с детства памятный обоз, с которым мальчик Егорушка ехал навстречу тревожной своей судьбе, всматриваясь в жизнь природы и людей... Или же это я сам, белявень-кий хлопчик Сашко, выпасая за терриконами Благовещенки стадо,
жадно смотрел с земли в небеса, где громоздились и мощнели, наливаясь темной и гневной силой, облака, чтобы слиться в грозовую тучу, сверкнуть молнией и раскатиться громами, как этот барабан в оркестре... В перерыве Валера сказала:
– Вы так хорошо слушали музыку, Саша, такое искреннее и раздумчивое было у вас лицо при исполнении первой части. А в финале вы почему-то задыхались от беззвучного смеха и кисти рук у вас подрагивали. Ничего не понимаю.
– В нашем общежитии, которое мы сами зовем "бурса", по вечерам ставят пластинку именно с финалом 5-й симфонии и с богатырской силушкой сражаются подушками.
Я рассказывал Валере о своем житье-бытье и чувствовал, что с нею мне почему-то легко говорить, что все мое в ней отражается или откликается, что события и реалии моей жизни выявляют свой смысл и значимость при этом отражении... После концерта мы шли пешком на Кировскую сторону, наперебой рассказывая о себе, хотя со временем знакомства прошло лишь полсуток. Валера рассказала, как студенткой университета осталась в блокадном городе, как с подругами гасила немецкие "зажигалки", падающие на крышу, как торопливо пролистывала, коченея от холода, книги прежде чем извлечь крохотное тепло от их истлевающих страниц, как в том полубредовом состоянии казалось, что сгорает не бумага, а мысли и образы, и уже никогда не вернуть ни Наташу Ростову, ни Тома Сойера...Валерия Борисовна сказала:
– Наверно, я потому такая моложавая для своих лет, что еще не разучилась сопротивляться смерти, голоду, болезни, как тогда.
Я остановился, взял со своего локтя ее руку, снял с нее тонкую перчатку и поцеловал пальцы, жестоко зябшие когда-то....Утром после короткого и неторопливого завтрака она сказала:
– Такси заказано. Сейчас мы быстро помчимся до самой Москвы. Раздался тройной звонок. Валера вышла, и я услышал ее несколько раздраженный голос:
– Ну что за новости, Ларка! Ты ставишь меня в глупое положение. Ничего я не должна у тебя брать. Я же не репетиторствовала, я только помогла твоему Андрюшке сориентироваться в предмете...
Но в комнату она вернулась с ларцом, расписанным киноварью и золотом.
– Извольте радоваться, шоколадный набор. Мама одного оболтуса вручила. Нам вообще-то запрещено репетиторство, но чего не сделаешь для давней приятельницы. Ладно уж, – сказала, укладывая ларец в дорожную сумку. – Сгодится.
И был потом полет. Для меня – впервые, да еще на ТУ-104! Валера усадила меня к круглому окошку. Волнуясь я ждал взлета, прислушивался к звукам. Вот тонко запели турбины. Потом, стоя на тормозах, самолет взревел, и возникшая при этом вибрация на живом примере убедила инженера Величко в том, что не напрасно мучаются часами на вибростанциях "Эхо" да "Эллинги". Двинулась, побежала, понеслась под самолетом бетонная полоса, и свершилось чудо отрыва от земли. Самолет все выше забирался в стратосферу, так что и облака, видимые теперь своими снежно белыми вершинами, оказались далека внизу, будто в считанные минуты зима властно захватила землю. И думалось мне почему-то о Пушкине, о том, как ехал он не однажды там внизу из столицы в столицу среди заснеженных заиндевевших лесов.Легонько обняв мою руку, Валера прислонилась виском к моему плечу и спросила, не открывая глаз:
– Ваша девушка не станет ревновать?
Так она и дремала весь полет. Я же, не стыдясь и не страшась, понимал, что влюблен и некуда мне теперь от этого деваться. Нет никакого спасения.Мы обогнали непогоду. Над Москвой еще светило солнце. В такси Валера прикидывала:
– Так, в "Метрополь" не пустят, в "Москву" я и сама не желаю, -шоферу она сказала: – Поезжайте к гостинице "Центральная".
Я ожидал в вестибюле, рассматривая скульптуру не то богини, не то музы, несущей в поднятой руке светильник. Валера спустилась через полчаса, оживленная и озорная.
– Неужели устроились? – спросил я. – Думал, придется приглашать вас в нашу "бурсу".
Кто же устоит перед таким ларцем и его содержимым, Саша! А в "бурсу" вы сейчас поезжайте сами. Я же должна срочно мчаться в издательство, чтобы взять рукопись. Потом в библиотеку – заказать на завтра литературу и архивные материалы. Завтра утром приезжайте сюда. Номер 416-й. У нас есть четыре дня. Успеем!.. Ну, до встречи, мой милый рыцарь?