В ответ я добрых два часа читал Жене на память стихи о звездном небе, сопровождая это чтение развернутым естественнонаучным комментарием. Ни одной девушке до этого мои познания о Вселенной были не нужны. А тут такая благодарная слушательница... В пепельном предутреннем свете стали уже прорисовываться ветви ближних елей и было видно, как крадутся по обезвоженному руслу Нары седые космы тумана...Утром я обнаружил, что мир неузнаваемо переменился, что он как-то волнующе нов. Я понял, что это погас мой "пожар в торфяниках". Мне не терпелось видеть Женю. Она выбралась из женской палатки, лохматенькая такая и с розовым клеймом на щеке от штормо-вочной пуговицы. Глянула в мою сторону, коротко задержала взгляд в моих глазах и улыбнулась. Во мне вдруг невольно и радостно ахнуло. "Такая чудесная, – подумалось мне, – И вдруг ничья не жена! Может быть, ты и станешь моей женой?"...Нару нам "открыли" в девять часов, как магазин или почту.. Конечно же, сток где-то там на водохранилище открыли давно, но вода только вот теперь добежала до нас, стремительно наполняя русло. Снова "Саламандра" понеслась впереди флотилии. Теперь мы уже просто удрали, чтобы никто не слушал наших разговоров. А речь у нас весь день шла о поэзии и так же взволнованно, как ночью о звездах. И Женя теперь читала и читала мне собственные стихи. "С неба, с форточек и крыш шпарит дождь без передышек. Весь асфальт живет и дышит поцелуями вприпрыжку..." И еще и еще в этом же роде... Потом начались вопросы друг о друге, осторожные, как прикосновения. Женя сообщила:
– Я с Арбата, из Староконюшенного переулка. А ты откуда, Саша?
– Я из Благовещенки.– Шутишь, нет такой улицы в Москве.
Разобравшись с географическим положением моей деревни, мы гак смеялись, что едва байдарку не опрокинули...Обратная электричка была переполнена и вся благоухала черемухой. Тогда зеленого друга еще драли все, кому не лень, совершенно не задумываясь. Наши рюкзаки и мешки с байдарками ехали внутри вагона на полках. Мы с Женей стояли в толчее тамбура. Упираясь руками в стенку, я сдерживал давление и уберегал от него Женю. Ее волосы касались моего лица, и от каждого такого прикосновения меня било током. В ухо мне тыкался чей-то букет черемухи. Свежий ветер влетал в тамбур через окошки с вынутыми на лето стеклами. Женина рука лежала на моем плече, но мне хотелось, чтобы неуют и толчея эти не кончались как можно дольше. Где-то на предпоследнем перегоне Женя коротко и благодарно прижалась щекой к моему подбородку и сказана, посмотрев в глаза:
– Ну вот и все. Прощайте, мой капитан!
Мне стало страшно, что больше я ее не увижу, и я поцеловал ее где-то около уголка глаза, как получилось в дикой этой давке, и сказал:
– Может быть, все же "до встречи", Женечка? Где и когда?
– Ты что-то говорил о намерении побывать в музее Скрябина. Это совсем близко от моего дома. В среду в семь вечера там будет играть сам Нейгауз. Вот и встретимся на концерте. Договорились?– Слушай, пойдешь со мной в большой поход? Наши собираются на Байкал со сплавом на плотах по речке Китой.– Нет, – ответила Женя. – Понимаешь, мне очень хочется побывать в тундре. Предлагаю своим маршрут, а они смеются, говорят: "В тундре нет дров для костра".