Звездное вещество

карандашом на листе из какой-то конторской книги. Писала, что стро­ят они железную дорогу в тундре между Обью и Енисеем, что осталось ей еще шесть лет сроку, если только тундра силы до конца не выпьет... Помнишь, в учебнике географии у нас была цветная картинка "Весна в тундре"? Холмы, озера, голубая даль, гуси в небе и олени поодаль. Бы­вало, я от той картинки часами оторваться Не могла. Это было для ме­ня, как щекой к маминому плечу припасть... А когда мы с Надей то письмо читали, ее уже не было в живых. Ее поглотила тундра. Но уз­нали мы об этом только через десять лет, после реабилитации.

Женя сомкнула веки, безмолвно борясь со слезами. Я погладил ее висок. Наконец она справилась.– Нам рассказывала одна сидевшая с нею в лагере женщина. К маме стал приставать какой-то начальник из охраны, стал ее домо­гаться. Воспользовавшись оплошностью охраны, она однажды ушла именно в такую, как на картинке, весеннюю тундру, и канула в ней. Гак и не нашли, сколько ни бегали с собаками... Все эти годы мне ка­залось, что ее неуспокоенная душа носится где-то над тундрой. Ты ме­ня поймешь, Саня. Нынче я с нею поговорила и она наконец успокои­лась....Утром беспечная куропатка, прельстившись просыпанной гречкой, привела к палатке свой выводок. Проснувшись, я услышал тонкий цыплячий писк у самой головы, как в детстве в хате у бабушки Марии. Выглянул в дырочку, когда-то прожженную угольком от кост­ра. Черно-желтые шарики бойко шныряли в кустах. Настороженная и строгая мамаша нетерпеливо кеклила, сзывая неслухов на лакомство. Я осторожно разбудил Женю, и она долго не могла оторваться от див­ной картинки... В палатке становилось жарко. Яркое солнце подня­лось уже довольно высоко.

– Поможешь мне стирать? – спросила Женя после завтрака.– Разумеется. Вчера я высмотрел для этого чудесное место.

Мы пришли к "следу великана, обутого в валенки". Я показал Жене эту овальную ванну с черным камнем на дне.

– Прелесть какая! – восхитилась Женя, поплескав ладонью в во­де. – Санечка, ты только попробуй, она же почти горячая! Сейчас бу­дем купаться и загорать.

Женя сбросила штормовку и брючки. На ней были лиловые пла-вочки и такой же лифчик. Она во всю длину тела поместилась в ласко­вой теплой ванне. Я тоже разделся и ринулся в подвижную и прозрач­ную воду омута пониже водопада. Стиснув зубы, заставил себя проплавать до счета "...и-шестьдесят". И тут же выскочил, как ошпа­ренный. Зато Женя блаженствовала в своей ванне! Напоследок она намылилась и вымыла волосы. Потом мы истово занимались стиркой на солнечном припеке у самой кромки воды рядом с бешено летящим маховиком водопада. Женя намыливала и отбивала белье большой гладкой галькой. Я старательно и многократно отполаскивал и рас­кладывал на белом горячем известняке стиранное – рубашки, носки, тренировочные брюки... Ветерок, тянущий вдоль расселины, уносил комаров. И гремел-гудел, не утихая, Буредан, сверкающий под солнцем синевой и зеленью среди празднично белых этих берегов из мрамора.Наконец все было выстирано. Женя поднялась во весь рост и по­тянулась вверх руками в усталой истоме. Что-то было в движении ее рук и тела от гармонии завитков и линий самого мраморного берега. В наплыве хмельного счастья я шагнул к ней и увидел в ее глазах как бы отражение своего порыва. Легкие руки, сухие и горячие от солнца, сомкнулись вокруг моей шеи. Это и был наш первый нестыдливый по­целуй. "Ой, Санечка, – прошептала Женя. – Хотела я до возвращения в Москву быть с тобою суровой, да видят тундровые боги, не могу". Мы снова и снова целовались... А солнце уже скатилось с верхушки полдня и уже не так горячо грело. И ветерок с Карского моря дышал льдом. Женя сказала:

– Есть так хочется, Санька! Ребята хариусов живых нам с тобой оставили в садке. Пойдем их поджарим, а?