Звездный час майора Кузнецова

Переполненным трамваем Кузнецов проехал несколько остановок, пробежал знакомым переулком и вышел на Смоленский бульвар. На той стороне стоял большой восьмиэтажный дом, окаймленный по низу черным гранитом. Он был все таким же — с решеткой лесов, обступивших слева. Да и что могло измениться за две недели? Кузнецов поднял глаза к окнам своего седьмого этажа, увидел за стеклами замельтешившее вдруг платьице старшей дочки Нели.

Они выкатились ему навстречу, кинулись через дорогу, обгоняя друг друга — тринадцатилетняя Неля, девятилетняя Алла, шестилетняя Гертруда. Заторопился от подъезда и трехлетний Генрих, но его остановила на краю дороги какая-то тетя, и он заплакал, вырываясь.

Дети налетели на него, повисли со всех сторон.

— Папка приехал!

И он, сдержанно улыбаясь, нес этот драгоценный груз через улицу, торопясь и посматривая на машины, сердито гудевшие у перехода.

Обняв жену, Кузнецов сразу прошел к кроватке, где спала годовалая Лерочка, словно хотел удостовериться, что и она тоже дома. Долго, нахмурясь, смотрел на нее.

— Подумать только, падает бомба — и человека нет.

— Что ты такое говоришь! — испугалась жена и решительно оттеснила его от кроватки.

Искоса, из-под руки она поглядывала на него, все хотела уловить то новое, что появилось в нем за эти дни.

— Который час? — спросил он.

— Второй.

— Мне надо идти в управление.

— Завтра пойдешь. — Жена оторвалась от кроватки и заговорила сердито и назидательно: — Другие дома сидят, как приедут, а он — сразу на службу...

— И я дома сидел. Но не теперь...

Он вернулся к ночи. Устало сел на диван, положив руки на колени.

— Я подал рапорт. В действующую армию.

Жена заплакала, не опуская глаз.

— Назначен командиром полка, которого еще нет. Буду формировать. Костяк — пограничники.

— А как же я? С детьми-то? — выдохнула жена.

— У всех одна беда. Помогут...

А что еще мог сказать он, уходивший в бой? Разве есть другое утешение, кроме простого понимания единства перед общей опасностью? В мирное время все мы вроде порознь, живем каждый своими заботами, а подступит враг, и все личное отодвигается куда-то в запыленные семейные альбомы, в дальние ящики шкафов. Когда зовет труба, из заповедных глубин нашего подсознания поднимается древний инстинкт, заставляющий даже самых строптивых решительно становиться в общий ряд бойцов.

Непросто начинать сначала. Кажется, есть все: приказ, дающий власть, воинские уставы и наставления, регламентирующие боевую учебу, есть опыт и знания. А пришлось — и голова кругом: с чего начинать?

В первый день он чувствовал себя растерявшимся учеником. Чтобы собраться с мыслями, пошел в управление тихим лабиринтом арбатских переулков. И услышал из-под арки захлебывающийся мальчишеский голос:

— Чудовищное злодеяние взбесившегося фашизма всколыхнуло советский народ. Смерть фашистской гадине! Священная ненависть к врагам отечества клокочет в груди каждого советского гражданина...

Кузнецов заглянул под арку и увидел пионера в красном галстуке с газетой в руках и трех старушек на скамейке возле него.

Он слушал торопливый, срывающийся на крик голос и удивлялся ненависти, клокотавшей в газетной статье. Дойдет ли она до людей? Ведь так недавно в газетах писалось о Германии совсем другое. Могут ли люди всего за несколько дней резко переменить мнение? И правильно ли звать к ненависти? Кто они, напавшие на нас враги? Обманутые немецкие рабочие и крестьяне. Их можно презирать за слабость. Но надо ли унижаться до ненависти?

— «Мы будем бить фашистов на суше, в воздухе, на воде и под водой. Мы будем бороться до тех пор, пока последний немецкий солдат не будет вышвырнут с нашей земли, пока не будет уничтожена вся фашистская клика. Нет места на земле гитлеровским изуверам!» — продолжал читать мальчик.

«А можно ли без ненависти идти врукопашную?» — вдруг подумал Кузнецов. Прежде военное искусство представлялось ему лишь борьбой умов и знаний, теперь он начал понимать, что победа будет зависеть еще и от меры ожесточения бойцов...

Несколько дней спустя он услышал по радио слова Сталина о «священной ненависти» и понял: ненависть — это оружие. И немаловажное.

Вскоре Кузнецов уехал во Владимир, а оттуда в красивый сосновый бор над Клязьмой, где должен был формироваться полк.

— Когда подавал рапорт, думал — сразу в бой, — признался он командиру дивизии перед самым отъездом.

— Геройства захотелось? — усмехнулся генерал. — Что ж, все зависит от вас. Сумейте за две недели создать геройский полк.

— За сколько? — удивился Кузнецов.

— Не знаю. Только учтите, часть может быть поднята по боевой тревоге в любой момент, и к тому времени она должна быть вполне боеспособной.

Полка еще не было, личный состав не прибыл, пушки, пулеметы, винтовки, боеприпасы — все на складах. Чтобы еще не созданной воинской части была поставлена пусть общая, но все же боевая задача— о таком Кузнецов даже и не слыхал, этому не учили в академии, об этом не писали в учебниках. Но приказ есть приказ. Стало быть, если к моменту боевой тревоги в полку будет хотя бы одна рота, то и она должна выступить как полноценная воинская часть.