Звезды чужой стороны

– Нет, – осторожно ответил лейтенант Оттрубаи. – Меня, видите ли, послали с ними в Будапешт. Мы не были здесь уже целую неделю. Слышал я, будто перевели их, а куда, не знаю.

– Перевели! – старик сердито запыхтел трубкой. – Вы что, виселицы в селе не приметили? На площади, возле самой церкви.

– Ну как же! Вот только кто на ней болтается – издалека не разобрали. Темно.

– Кто как не ваш командир полка!

– Полковник Кишфалуи?! – поразился лейтенант. – Святой боже! Что же случилось?

– Кто его знает! Говорили в чарде, продался он – русским ли, румынам… Три мешка ихних денег, говорили, при нем нашли. Только немцы пронюхали. Привели сюда своих солдат, танки даже, окружили село. Его взяли, еще офицеров штук с десяток. Он пулю себе в лоб пустил – все равно не помогло, повесили.

Лейтенант отодвинулся в тень.

– А полк где? – у него дрожал голос.

– Погнали всех отсюда. Одних в одну сторону, других – в другую, третьих – в третью. Никого не осталось.

– Расформировали! – выдохнул лейтенант.

– Не знаю, как это по-вашему, по-военному, называется. Я ведь в армии не служил, не привел милостивый господь… Лес мой покойный дед валил, так меня, маленького, сучьями помяло. Что-то там внутри порвалось…

В дальнем темном углу у окна кто-то заворочался, завздыхал. Я схватился за карман, в котором лежал пистолет.

– Кто у вас там? – нервно опросил Оттрубаи.

– Кто как не старуха моя спит… О господи, господи! Заснуть бы сейчас и проснуться, когда уже будут русские.

Лейтенант сидел с каменным лицом и молчал. А молчать ему явно не следовало. Я бы не поручился, что старик не пускает пробный шар.

Вместо Оттрубаи заговорил капитан Комочин.

– Выходит, вы, отец, русских не боитесь?

– А чего мне их бояться?

– Как?! Вон газеты пишут… Грабить будут.

– А я уже весь кругом ограбленный. Неделю назад наши у меня поросенка «купили». Вот, бумажку какую-то сунули, после войны, в ней написано, отдадут. Вчера немцы корову угнали – без бумажки, на честное слово. Пса заодно пристрелили – он ихнему слову не поверил. Курицу я сегодня сам прирезал, а то еще так и не попробуешь курятинки. Так что же русские у меня заберут? Разве что старуху? Так я им еще спасибо окажу. Она смолоду вредной была, а теперь такой стала – не приведи господь.

– Ну, что будем делать, господин лейтенант? – спросил Комочин.

Оттрубаи встрепенулся, словно очнулся от сна.

– Придется нам с вами обратно в Будапешт. Зайдем в штаб, получим новое назначение… Спасибо вам, дедушка Габор.

Он встал, поправил измазанную в глине шинель. Старик остался сидеть на скамье, извлекая клубы дыма из своего саксофона.

– Тут кругом петушиные хвосты ночью рыскают…

– Жандармы?

– И еще немцы. Патрули всякие. Как бы вы не напоролись в темноте.

– Что вам в голову приходит, дедушка Габор! – возмутился лейтенант.

Но что значила вся наша жалкая конспирация по сравнению с житейской мудростью старика!

– А утречком, перед самым рассветом, они все уходят в село, – невозмутимо продолжал он. – Смена у них или что. А потом опять принимаются шарить по округе. По двадцать раз на день суются в каждый дом, все дезертиров ищут… Укладывайтесь-ка лучше до солнышка в той вон комнате. Ваше благородие на кровати – сын у меня там спал, убили его два года назад под Воронежем. А они на бундах переспят – не велики господа. Вон, на вешалке, берите, солдатики.

Мы с Комочиным взяли по мохнатой накидке из шкуры длинношерстных овец и украшенной с гладкой стороны пестрыми узорами из разноцветных шнурков. Такая накидка – бунда – служит для венгерских пастухов и постелью, и одеялом, и защитой от дождя, от ветра, от зноя, от холода – решительно от всего.

– Спокойной ночи! – сказал я по-венгерски, закрывая дверь в комнату.

Старик, окутанный облаком дыма, кивнул не спеша.

– У вас совсем неплохо получается, – шепнул мне чуть позже капитан Комочин. – Учительницей была какая-нибудь черноглазая венгерка?

– Вы угадали! – я снова почувствовал к нему неприязнь. – Ее зовут Марика. Она испекла мне на дорогу целую гору погачей, а я подарил ей на прощанье свою фотокарточку. Погачи я слопал, а карточку выкрал и сжег.

Он посмотрел на меня с удивлением, но ничего не оказал.

Подошел лейтенант Оттрубаи, и мы стали тихонько совещаться, как быть дальше.

Еще не рассвело, когда мы вышли из домика дедушки Габора. Предстоял трудный, длинный день.

Длинный… Он мог стать и очень коротким для нас троих.

Ночью шли долгие споры. Я считал, что надо каким-то образом продержаться сутки здесь, на месте. По эфиру мы связаться не сможем, теперь уже ясно, и следующей ночью, как условлено, Миша пролетит над лесом. Увидит наш сигнал бедствия – сделает посадку.

– И мы вместе с ним и с самолетом в придачу попадем в их лапы, – спокойно возражал мне Комочин. – В этот лес теперь нельзя соваться, по крайней мере, неделю: они будут на стреме, не сомневайтесь. И оставаться здесь тоже нельзя – утром прочешут все вокруг.