Звезды чужой стороны

Я неотрывно смотрел на лейтенанта Оттрубаи. Я рвал веревку, уже накинутую ему на шею, я отталкивал палачей, я тащил его к машине. Скорей! Скорей!

Я стоял, не шевелясь. Как вкопанный. Как столб, которому его приносили в жертву.

Губы лейтенанта Оттрубаи едва заметно шевельнулись. Я ничего не мог слышать. Но я все слышал. Я слышал, как он громко крикнул: «Прощай, моя сильнострадальная Венгрия! Прощай, мой несчастный сильнострадальный народ!».

Его голос гремел над полигоном. Как может человек кричать так громко! Его, наверное, слышно в городе, по всей Венгрии… Он молчал – и он кричал, я слышал.

И вдруг все смолкло.

Палачи с другой стороны столба, дружно крякнув, вдвоем рванули веревку…

– Лейтенант, у вас кровь на подбородке! – тронул меня один из офицеров, когда мы возвращались к машинам.

– Благодарю, – я полез в карман за платком.

Только сейчас я почувствовал, как сильно болит прокушенная губа.

Сев в машину, я бросил последний взгляд назад, на столб. Немцы совали объективы своих «Контаксов» прямо в мертвое искаженное лицо лейтенанта Оттрубай.

Машина тронулась. Все молчали.

По-прежнему ярко светило солнце, бежали с востока на запад белые облака.

Они видели наших.

Всего час или полтора назад они видели наших.

Около десяти вечера, когда уже стемнело, наша рота в полном составе отправилась на «ночные учения». Одного только старого Мештера оставили на посту у входа в чарду – у него что-то случилось с ногой, не то вывих, не то ушиб, он сильно хромал.

Через город прошли общим строем. Лишь за последней остановкой трамвая, там, где разветвлялась главная улица, мы разделились. Капитан Комочин и лейтенант Нема с основной частью людей должны были следовать дальше по магистрали к центральному входу завода. Мне же с группой в восемь человек предстояло пыльными улицами окраины, похожими на деревенские, пробраться к тому месту у высокой заводской стены, где по утрам производилась погрузка готовых орудий на железнодорожные платформы.

Комочин, расставаясь, шепнул мне:

– Только не ввязывайтесь ни в коем случае!

Я насупился, кивнул.

Группа, в которую назначил меня капитан Комочин, имела мало шансов схватиться с врагом. И теперь, после того как на моих глазах случилось все это, с лейтенантом Оттрубаи, было особенно трудно примириться с таким решением капитана. Как в партизанском отряде, когда я увидел растерзанный карателями труп моего друга Ромки, Романа Карпюка, так и теперь я чувствовал, что ненависть сжимает мне горло, что до тех пор не смогу свободно дышать, пока сам, сам, своими собственными руками не прикончу нескольких этих негодяев.

Но тогда, в отряде, Петруша ни с того, ни с сего взял да и отстранил меня от участия в предстоящем разведывательном поиске и еще добрых две недели под разными предлогами не выпускал из отряда.

Я горячился, шумел, а Петруша разъяснял терпеливо:

– Сердце должно быть горячим, а голова холодной. А тебе ненависть разожгла и сердце и голову. Пусть голова поостынет.

А Комочин вообще ничего не стал разъяснять. Просто сказал: «Пойдете с ними, старшим» – и все. Правда, при этом он бросил на меня мимолетный вопрошающий взгляд, словно ожидал возражений. Но я промолчал. Комочин был прав, бесспорно, прав, и мне нечего было сказать…

Моя маленькая группа двигалась по улице, держась поближе к неглубокой канаве, отделявшей тротуар от пыльной проезжей части. Впереди, в паре с молчаливым Густавом, шагал веселый Шимон, назначенный на сегодня мне в помощники. Его острые солдатские шутки то и дело вызывали приглушенные смешки.

Шимон, не переставая, молол языком и одновременно зорко следил за дорогой – утром ходил сюда с лейтенантом Нема, обследовал местность.

– Сейчас налево, господин лейтенант, – негромко сказал он, когда мы подошли к пустырю, за которым уже начинались крестьянские поля. – Ворота отсюда метрах в трехстах.

Я остановил группу у полуразрушенной кирпичной часовенки. Огромный покосившийся крест на ее крыше вонзался в чернильное небо хищным «Мессершмиттом».

Недалеко проходило шоссе – мы слышали шум автомобильных моторов. Фары вспыхивали, освещая дорогу, и потухали вновь.

– Не курить, – предупредил я солдат. – Здесь открытое место, видно со всех сторон.

Мы с Шимоном пошли к заводской стене. Добрались, следуя вдоль нее, до больших, окованных железными полосами деревянных ворот. Рельсы подходили под них.

– Где должна стоять автомашина? – спросил я шепотом.

Шимон ткнул пальцем в темноту:

– Уже стоит.

Я сколько ни вглядывался, ничего не мог увидеть.

– Там, под деревом, – прошептал он.

Шимон был ростом ниже меня. Пригнувшись, я заметил на фоне темного горизонта, возле дерева с раскидистой кроной, одиноко высившегося посреди пустыря, черный прямоугольник кузова и округлые очертания кабины.

– Стучи!

Шимон постучал в ворота два раза, потом, после паузы, еще три раза.

– Кто? – раздался голос.

– За металлическим ломом.

– А, сейчас подвезут.

Одна половина ворот приоткрылась, ржаво взвизгнув.

– Скрипят, проклятые!

Немолодой охранник, с винтовкой наперевес, придерживая плечом ворота, пристально вглядывался в наши лица.

– Вас только двое?

– Шимон, за остальными!