Звезды Эгера

Голос его заглушила ружейная пальба.

— Нельзя поднять! — крикнул вниз приворот — ник.

Да и верно: весь мост облеплен был турками.

Тут подоспел Гергей. Он выхватил из рук караульного факел и помчался с ним к мортире. В следующий миг мортира грянула, изрыгнув пламя, и снопами уложила кишевших на мосту турок.

Скрипя и громыхая, мост поднимался кверху на блоке величиной с тележное колесо, увлекая за собой и турок.

Внутри прохода упали колья органки, а снаружи с визгом поднимался мост, и наконец, глухо щелкнув, ворота закрылись.

С полсотни турецких солдат застряло под сводом ворот. В ярости они метались и бились, но выстрелы и копья быстро покончили с ними.

Несколько мгновений спустя под темными воротами осталась только груда хрипящих и содрогающихся в агонии тел.

Добо стоял уже на рыночной площади.

При свете факелов двадцать два всадника соскочили с коней и, держа их в поводу, выстроились в ряд перед комендантом. Кони были в белой и алой пене. Всадники без шапок. Все тяжело дышали. У иных лица были в крови. На плече у одного из-под разорванного доломана белела рубаха.

Из строя выступил невысокий плечистый человек и остановился перед Добо.

— Имею честь доложить, — сказал он, с трудом переводя дыхание, — я прибыл.

— Сын мой, Лукач, — ответил растроганный Добо, — плут и бродяга! Кандалы тебе на ноги, а на шею золотую цепь! Мой славный, добрый витязь!

И, обняв своего воина, он спросил:

— А как же вы пробились?

— Нам, господин капитан, пришлось переждать, пока мы не перебьем столько турок, чтобы каждому из нас достались тюрбан и плащ. Мы все время делали вылазки из Сарвашке. Нынче к вечеру не хватало только двух тюрбанов. Варшани отдал нам свою дудку. И если б на рыночной площади стояли конные, мы, господин капитан, прекрасно проехали бы. Но пешие, заметив, что едут чужие, напали на нас.

— Кого недостает?

Солдаты переглянулись. Лица их были освещены факелами только с одной стороны. Почти все они были в крови. И на одежде и на конях алела кровь.

— Габора, — тихо послышалось в ответ.

— Бикчеи, — прозвучало еще тише.

— Балкани…

— Дюри Шоша…

Взгляд Добо задержался на парнишке с длинными волосами. Он стоял с краю шеренги, уткнувшись лицом в шею коня.

— Балаж! — крикнул потрясенный Добо. — Это ты?

Мальчик вышел вперед, опустился на одно колено, положил к ногам Добо окровавленную саблю и молча склонил голову.

Это был Балаж Балог, самый юный оруженосец Добо.

16

В ту ночь, кроме восьмидесяти стрелков, все солдаты могли спать. Спали у стен и во рвах, завернувшись в плащи. Возле спящих лежали пики, к поясу были привязаны сабли. Наверху, у тына, рядом со спящими стрелками лежали на стене заряженные ружья. Ружья завернули в тряпки и паклю, чтобы порох не отсырел от росы.

Среди спящих через каждые десять — двадцать шагов стояли караульные. Стояли они и у пушек, и на вышках башен. Меньше всего караульных было со стороны города.

В эту ночь солдаты спали, а все остальные бодрствовали и работали на стенах и башнях.

Добо приставил к каменщикам крестьян, укрывшихся в крепости, мясников, мельников, слесарей, плотников, четверых кузнецов и даже цыгана.

Проломы Добо приказал заделывать самыми длинными бревнами. С лихорадочной торопливостью люди тащили к пробоинам землю, доски, известковый раствор, камни. Проломанные ворота тоже заложили землей, камнями, песком и бочками с землей. Перед воротами и над ними поставили мортиры, по бокам — гаубицы и сколько нашлось пищалей.

Тюфенкчи засели у стен в глубоких рвах и стреляли вверх каждый раз, как работавшие люди показывались в проломе. Что поделаешь! Как ни старались они загородиться плетеными турами, все же иногда их было видно.

…На вышке угловой башни заделкой огромной трехсаженной бреши распоряжался Тамаш Бойки. Боршодский лейтенант велел связывать бревна канатами и цепями. Работа трудная. Приходилось иногда вылезать за стену, попадая при этом под обстрел янычар.

Тщетно стреляли со стены в ответ на пальбу янычар, тщетно осыпали их гранатами — турки так укрылись за насыпями и тынами, что видны были лишь дула их ружей. А передвигающиеся фонари каменщиков только освещали им мишени.

— Поднимай бревна! — кричал Тамаш Бойки.

Крестьяне были растеряны. В ту ночь троих из них ранило.

— Поднимай бревна! — повторил Тамаш Бойки.

Крестьяне стояли в нерешительности.

Лейтенант подобрался к пролому и снова крикнул:

— Да пошевеливайтесь же, будь вы неладны! Сюда, сюда, подавай!

И бревна быстро взлетели наверх.

Внизу трещали турецкие ружья, наверху стучали молотки и гремели, бренчали цепи, которыми обхватывали бревно, закрепляя их длинными, вершковыми гвоздями.

— Не бойтесь! — подбадривал боршодский лейтенант.

Бояться никто не смел!

Пуля ударилась о шлем лейтенанта и сшибла с него серебряный гребень.

— Живей, живей!

Лейтенант сам взялся за бревно и начал стягивать его цепью с балкой.

— Тамаш, — крикнул снизу Мекчеи, — спускайся!

Пули часто застучали по вышке; внизу не смолкала трескотня турецких ружей.

— Сейчас! — ответил Тамаш Бойки и нагнулся, чтобы помочь поднять другое бревно. — Канат давай! — скомандовал он и застыл, нагнувшись, точно окаменев.