Звезды Эгера

— Тамаш! — крикнул потрясенный Мекчеи.

Тамаш стоял, опустившись на одно колено. Шлем скатился у него с головы, длинные седеющие волосы упали на лицо.

Мекчеи бросился наверх к открытому пролому и отнес Тамаша на руках, уложив в углу у подножия башни.

— Дайте фонарь!

Лицо у Тамаша Бойки стало как восковое. По седеющей бороде струилась кровь и капала наземь в белую известковую пыль.

— Тамаш, ты слышишь меня? — спрашивал Мекчеи с отчаянием. — Скажи хоть слово!

— Скажу… — шепнул Тамаш. — Сражайтесь за родину…

…В крепости повсюду горели фонари и смоляные факелы, прикрепленные к стенам.

Добо верхом объезжал проломы.

Пуще всего помрачнел он при виде вышки Старых ворот. Турецкие пушки пробили ворота и повредили вышку над ними. С южной стороны вышки в проломе чернеет винтовая лестница, да и у нее отбиты четыре ступеньки.

Ворота еще можно кое-как заложить, но вышку чинить нет времени. Что же будет, если и завтра станут по ней палить? Ведь это подзорная вышка, с нее обстреливается вся южная сторона. Если она рухнет, защитники Эгера лишатся важного укрепления.

Добо вызвал сорок отборных стрелков и приказал им ночевать в вышке с заряженными ружьями, в полной боевой готовности.

— Спите! — крикнул он им наверх. — Достаточно, если двое будут караулить у бойниц.

Он повернул коня, поскакал к угловой башне.

— Что здесь такое? Вы почему не работаете?

— Сударь, — ответил дрожащим голосом один из каменщиков, — убили нашего лейтенанта, господина Бойки.

Как раз в это время умершего несли на грубых носилках для камней. Ноги его повисли. Руки без перчаток были сложены на нагруднике.

Мекчеи шел позади, нес его шлем.

Огромные черные тени носильщиков передвигались по стене.

Добо был ошеломлен.

— Умер?..

— Умер! — горестно ответил Мекчеи.

— Работу не прекращать! — крикнул Добо тем, кто оставался на башне.

Он слез с коня, снял с головы шапку, подошел к мертвецу и скорбно смотрел на него.

— Мой добрый Тамаш Бойки… Стань перед господом богом, покажи ему свои кровавые раны и укажи на нашу крепость…

С непокрытой головой, сокрушенно смотрел он вслед носилкам, пока фонарь не исчез за углом конюшни. Потом Добо снова взобрался на коня и поспешил к другому пролому, который был позади дворца.

Там Золтаи возился с большой связкой каната, желая скрепить им балки для заделки пролома. Он помогал тянуть канат и покрикивал на людей:

— Не бойся, тяни как следует — канат не колбаса, не разорвется! Берись крепче, черт вас побери! Тяни веселей, будто турецкого султана тащишь на виселицу!

Балки, треща, притискивались друг к другу. Плотники, кузнецы вбивали железные скрепы, насыпали землю, укладывали камни, скрепляя их известковым раствором, — спешили заделать брешь, пробитую турецкими пушками.

Добо крикнул наверх Золтаи:

— Спускайся!

Золтаи отпустил канат, но еще раз крикнул работающим:

— Вбивайте скрепы, да как можно больше!

Добо положил ему руку на плечо.

— Иди спать, сын мой. Надо поберечь силы к завтрашнему дню.

— Сейчас, сейчас, только несколько бочек поставим!

— Убирайся спать! — гаркнул Добо. — Раз, два!

Золтаи поднес руку к шапке и молча ушел.

Добо не терпел, чтобы ему прекословили.

Затем он прогнал Фюгеди и Пете и, подъехав к дворцу, сам соскочил с седла. Он поручил коня караульному и направился к себе в комнату.

Маленькая комната в первом этаже, в которую он переселился с начала обстрела, была освещена зеленым глиняным светильником, свисавшим с потолка. На столе стояло холодное жаркое, хлеб и вино. Добо, не садясь, взял хлеб и отломил от него кусочек.

Отворилась дверь соседней комнаты, и на пороге показалась седая женщина в трауре. В руке она держала свечу.

Увидев Добо, она вошла.

Это была вдова Балог, мать оруженосца Балажа.

Достойная женщина, поневоле оставшаяся в крепости, сразу же применилась к обстоятельствам. Она взяла на себя обязанности ключницы, сама стряпала для Добо и заботилась обо всем.

— Как ваш сын? — спросил Добо.

— Заснул, — ответила вдова. — У него шесть ран — ранен в грудь, в голову и в руку… А вы что ж это, господин капитан? Ваша милость днем не ест, ночью не спит. Так нельзя! Если вы и завтра не придете обедать, я сама буду носить за вами обед, пока вы его не съедите.

— Все некогда было, — ответил Добо, осушив стакан. — Постель мне постлана?

— Ждет вас трое суток и днем и ночью.

— Тогда я лягу сегодня. — И он присел. — А мальчик серьезно ранен?

— На голове большая рана. А другие, слава богу, полегче — кожаный доломан защитил. Балаж свободно двигает и руками и ногами.

— А как Будахази?

— Цирюльник в пять приемов вытащил у него плечевую кость.

— Жить будет?

— Цирюльник говорит, что будет.

— Теперь ложитесь и вы. И я лягу. Надо отдохнуть. Спокойной ночи!

И, рассеянно поглядев вокруг, он поспешно вышел из комнаты.

В прихожей висел его длинный плащ. Добо накинул его, застегнул на ходу и торопливо направился на Шандоровскую башню. Там он застал Гергея, который как раз посылал какого-то парня тащить наверх кожаный мешок.

— Это еще что такое? — сердито спросил Добо. — Почему ты не спишь? Я ведь приказал тебе спать!