Звезды и Лисы

Лиса запищала, подставляя ему шею, чтобы он не останавливался.

Впрочем, он и не собирался останавливаться!..

Пинком он распахнул дверь, в два шага добрался до кабинетного дивана. Должно быть, в спальне удобней, но Нику было не до удобств. Он и так едва дождался!..

Лиса нетерпеливо вылезала из водоворота шелковых складок, запутывалась, рычала, принималась тащить с Ника майку и целовать его в живот, а потом опять стаскивала платье.

— Его нужно расстегнуть, — сказал Ник, поняв наконец, в чем дело. — Подожди, дай я сам.

Он обнял ее, провел руками вдоль позвоночника, и вдруг платье само куда-то исчезло. Лиса потянула Ника на себя, он упал рядом с ней на локти, почти голый, лохматый, весь плотный и твердый, и близко посмотрел ей в глаза.

И она посмотрела, притихнув.

— Что ты будешь делать, — сказал Ник сам себе.

Лисе срочно нужно было, чтобы он что-нибудь уже сделал такое… такое… вот как утром… когда она вернулась… и боялась, что он ее прогонит… а он не прогнал…

Ей некогда было думать, некогда ждать, некогда дышать!.. Она должна была получить то, что ей полагалось — немедленно и целиком. А ей полагался Ник. Вся жизнь, весь ее смысл, все ее зигзаги и повороты сейчас сосредоточились в этом человеке, и она точно знала только одно — это правильная, единственная возможность.

И еще она понимала: он откуда-то знает все, что она чувствует. Он знает и не даст ей пропасть!..

Она совсем перестала дышать, вытянулась, замерла, но он растормошил ее, заставил цепляться, кусаться, словно бороться. Она вся порозовела, и кожа не была больше похожа на розу в саду дедушки Дадиани. Она вся горела и плавилась и чувствовала только, что живет, и жить было так радостно!..

Ник поначалу очень старался ничего ей… не сломать, не раздавить, уж больно она казалась тоненькой и ломкой, а потом забыл. Какая осторожность, когда она вся была у него в руках, и в голове, и, кажется, в душе тоже, если душа на самом деле существует!.. Он присвоил ее, и теперь она принадлежит только ему.

Отныне и навсегда.

Всецело и безраздельно.

Полностью и целиком.

Когда все закончилось — триумфом, победой! — и они немного пришли в себя, оказалось, что почти стемнело и за окнами льет.

— Дождь, — сказал Ник.

— М-м-м, — протянула Лиса.

Они еще полежали, прижавшись друг к другу, и, кажется, она стала засыпать. Ник тихонько поднял голову и посмотрел — глаза закрыты, дышит неслышно, и только чуть подрагивают тонкие пальцы.

Ник, которому решительно не хотелось, чтобы она спала, а хотелось, чтоб она возилась, приставала к нему и задавала идиотские вопросы, благородно решил: пусть спит. Ей нужен отдых. Она устала за последние дни. А она совсем… молодая. И тоненькая, и легкая.

И прыгает, нарушая все законы!..

При мысли о тонкости и легкости Ник почувствовал волнение. Вместо умиления и благодарности захотелось осязания и обладания. Захотелось так явственно, что он фыркнул и засмеялся, изо всех сил стараясь сдержаться.

— М-м-м? — протянула Лиса и пошевелилась у него под боком.

— Ничего, ничего, — поспешно сказал Ник. — Спи.

Он еще полежал, прислушиваясь к дождю и ее дыханию, потом тихонько встал, нашарил на полу «коллаборационистские» штаны и вышел на кухню. Есть хотелось невозможно!..

Ник отрезал себе кусок сыра, набулькал в бокал вина и махнул одним глотком.

В голове сразу зашумело и стало просторно и пусто. Ник налил еще.

Все вопросы, тревоги, гадости — вроде привязанной к стулу тети Веры и майора Мишакова — перестали иметь значение, а все благодаря девчонке с диким прозвищем, плоскостопием и чупа-чупсом во рту!.. Ник знал, что любовь — или то, что он принимал за любовь, — не может ничего изменить и ни от чего спасти. Как ничего не может изменить вино, выпитое на пустой желудок!.. Оно может помочь забыться на очень короткое время, и только. И любовь не может изменить.

В данную минуту на собственной кухне с незашторенным окном, с журналистами, засевшими под дверью, с двумя убийствами, случившимися не по его вине, но казалось, что по его, Ник чувствовал себя счастливым всерьез, без дураков. Он знал, что победит — не может не победить, он же триумфатор, император, Зевс-громовержец!.. И это она, Лиса, каким-то невероятным образом заставила его чувствовать себя таким. Что-то непонятное она совершила, повернула какие-то рукоятки настроек, о которых он даже не подозревал, но он весь был полон ощущением жизни и ее справедливости и правильности.

Ник соорудил себе бутерброд — толстый кусок черного хлеба, три увесистых круга докторской колбасы, лист салата, половинка огурца — и съел в два укуса. Страшно хотелось есть.

Чем же он завтра будет ее кормить, свою волшебную лисицу, мастерицу тонких настроек?.. В гастрономе, покупая хлеб, сыр и вино, он был зол, и ему наплевать было, сыта она или голодна. А сейчас не наплевать, только есть ей все равно нечего. Она же ест только то, что… Что там? Только то, что упало, или пропало, или завяло. Ну, и кейл-чипсы, а также чипсы из водорослей!

— Черная дыра, — пробормотал Ник Галицкий. — Дырища. Пятнадцать лет!

И фыркнул.