Звезды над обрывом

Было видно, что Рупишка едва сдерживает слёзы и с трудом выжимает из себя слова. Кое-как Патринке удалось вытрясти из него рассказ о том, что стряслось.

Золото Магды – узенькое колечко с красным камушком, талер с портретом венгерского короля и пара простеньких серёжек, – хранились в шатре под периной. Это была последние драгоценности семьи, отложенные на совсем уж чёрный день. И, видимо, день этот настал, потому что Магда, отошедшая от палатки лишь на полчаса, чтобы принести воды, вернувшись, увидела валяющийся у костровища обрывок зелёного платка. Того самого, в который были завёрнуты украшения и монета.

Задыхаясь и кашляя, Магда перерыла сверху донизу весь шатёр. Невозможно было поверить, что кто-то чужой мог войти в табор, зайти в палатку, найти ценности, – и чтобы никто из цыган не заметил его, не всполошились собаки, не закричали дети! Само собой, отыскать ничего не удалось. Словно обезумев, Магда вылетела из шатра, кинулась к группке цыганок, о чём-то со смехом судачивших поодаль, и хрипло, надрывно закричала:

– Девки! Зачем взяли?! Последнее! Отдайте!

Цыганки расхохотались – и в лицо Магде полетели насмешки:

– Что?! С ума сошла? Мы взяли? Мы – у тебя – взяли?! Да неужто было что брать?!

– Посмотрите на неё, щеяле! Наша разбогатая! Наша раззолоченная! Миллион у неё украли! Котёл с деньгами выволокли!

– Два котла! Три миллиона! И самовар из червонного золота унесли!

– Ой, не могу, ой, девки, сейчас умру… Магду Дохлую обокрали! Да ты с ума, что ли, сошла, миленькая?! Что с тебя взять, кроме вошей?! И те голодные!

… – И ещё час хохотали, – хрипло закончила Рупишка. На её чумазой рожице отчётливо видны были светлые дорожки слёз. – Мама уж в шатёр убежала, на перину упала, а они всё заливались! Вон и сейчас… Не смотри туда!

В палатку сунулись две повязанные платками головы. Они молниеносно спрятались, как только Патринка обернулась, и до неё донеслось приглушённое хихиканье.

– Юльча, да что же ты за собака!.. – раздался вдруг гневный вопль снаружи. Кричала Анелка, и Патринка с изумлением высунула голову из палатки. Кучка цыганок по-прежнему стояла у соседнего шатра. Они всё так же смеялись, косясь в её сторону, – все, кроме Анелки, которая, казалось, окаменела от гнева, уперев руки в бока и бешено уставившись на Юльчу:

– Зачем, холера?!. Заняться тебе нечем?! Это-то к чему было делать?! Теперь же они поганые! Только выкинуть осталось!

Юльча, вторая невестка Бретьяно, даже ухом не вела. Это была костлявая, скандальная баба лет двадцати пяти (Бретьяно взял Юльчу для сына из-за знатности её рода), и на Юльчиной вытянутой физиономии постоянно сменялись только два выражения: злобы или любопытства. Сейчас, схватившись за голову и разглядывая что-то у себя под ногами, Юльча нараспев, старательно причитала:

– Ай ты, боже мой, ай ты, отцы мои… Да как же это я так-то, а?! Девла, де-е-евла… И ведь не поглядела, дура слепая! Собаки какой-то узелок зелёный вытащили – а я прямо так всем задом на него и уселась! Девочка, Патринка, это не ваши ли обноски валяются? Ай, жалко, ай, жалко-то…

– Чего «жалко», милая? – послышался чей-то сдавленный от смеха голос. – Ты что, впрямь подумала, что у Магды золото? Латунь, золотенькая, латунь, да ржавая ещё!

Патринке не нужно было даже смотреть: она уже знала, что это нищие украшения матери валяются там, втоптанные в землю. И что проклятая Юльча уселась на них нарочно. И теперь последнее богатство семьи можно только выбросить[47].

Она подняла глаза на нарочито скорбные физиономии цыганок. Отвернулась. Прошептала чуть слышно:

– Накажи вас бог.

– Эй! Дырза! Что ты там губами шлёпаешь? Громко скажи! Или с голодухи собственный язык съела?! – залилась хохотом Юльча. Анелка с силой толкнула её в плечо, но Юльча лишь отмахнулась, продолжая смеяться. Патринка повернулась и ушла в шатёр. Впервые в жизни ей нестерпимо хотелось убить человека. И не человека даже… Собаку. Мерзкую суку Юльчу.

Отец пришёл поздно: над полем уже плыла, продираясь сквозь лохмотья туч, жёлтая, тревожная луна. В таборе горели костры, пахло куриным супом, слышался девичий смех, детские крики. Патринка за весь вечер так и не вышла из шатра. Рупишка осталась с ней, хотя Анелка приходила звать к ужину их обеих. Сёстры сидели, как нахохлившиеся воробьи, на старой перине и смотрели в угол, откуда доносился глухой кашель матери. Вскоре кашель утих: измученная Магда заснула. Скорчившись в комок (желудок крутило от голода), Патринка слышала, как отец присел у шатра, принялся разводить огонь. По его дыханию, по его движениям Патринка почувствовала: отцу уже рассказали… Глубоко вздохнув, словно перед прыжком в воду, она вышла из шатра.

– Дадо, я сейчас чай сделаю.

Отец поднял на неё глаза – и Патринка попятилась. Одними губами спросила:

– Что ты?..

Ужас, как ледяной кусок, провалился в живот. Ещё никогда она не видела у отца такого взгляда.

– Что ты… что ты, дадо?.. Может быть, в самом деле собаки вытащили! Может, Юльча нечаянно уселась… Может быть…