Звезды над обрывом

– Не может, – глухим, чужим голосом перебил её отец. – Не может! – И повторил ещё раз, чуть слышно, яростно. – Не может…

И больше не сказал ничего. И сидел сгорбившись, неподвижно, глядя остановившимися глазами в тлеющие угли. Патринка, загнав голодную сестрёнку в шатёр, забилась вместе с ней под перину.

«Завтра в город пойду… Права Анелка, сколько можно о пустяках думать? Пойду, нагадаю, хоть что-то принесу, может, полегче станет…»

По полотнищу шатра забарабанил дождь. Капли шуршали монотонно, успокаивающе. Понемногу Патринка стала дремать.

Среди ночи она проснулась. Было темным-темно, капли всё так же постукивали по шатру. Приподняв голову, Патринка увидела, что угли костра давно погасли, но отец всё так же сидит возле них, низко опустив голову и словно не замечая дождя. «Надо его позвать…» – подумала Патринка. И в тот же миг уснула снова.

– Дочка, вставай. Идём.

Патринка подняла голову. Было ещё так рано, что тень отца едва отпечатывалась на отсыревшем от росы полотнище.

– Вставай!

Недоумевая, Патринка выбралась из шатра. Табор спал. Ещё не поднимались даже молодухи. Палатки были до самых верхов, словно молоком, залиты туманом.

– Куда мы пойдём, дадо?

Отец не ответил. Патринка побоялась повторить вопрос.

Вдвоём они молча шагали по пустой дороге, всё больше светлеющей в рассветных лучах, под писк жаворонков и чирков. Над цветущим полем поднималось утро – ясное, свежее, умытое, искрящееся радужной росой, – а в сердце Патринки снова неумолимо вставал проклятый вчерашний день. Издевательский смех цыганок, бессильные, сухие слёзы матери, её седые косы, выпавшие из-под линялого платка… Искоса она поглядывала на отца – и сердце сжималось от непонятной тревоги. «Куда мы идём? Зачем? Что он придумал?»

Отец с дочерью миновали заставу, пересекли несколько тихих, зелёных переулков, перешли площадь, оказались на широких, многолюдных улицах. Уже ревели заводские гудки, люди спешили на работу. По асфальту стучали женские каблучки, слышался смех, оживлённые разговоры, звенели трамваи, гудели автобусы. Несколько раз Патринка ловила удивлённые взгляды, брошенные на рваный пиджак отца с плохо залатанным локтем, на его полуистлевшую рубаху, на разбитые, порыжелые сапоги.

«Нас же сейчас арестуют! Почему он другую рубаху не надел, есть же! И куда мы идём? Сейчас спросят бумаги, и…»

Но отец, казалось, не думал обо всём этом. Он просто шёл и шёл, угрюмо глядя себе под ноги. И остановился в конце концов перед незнакомым Патринке домом с медной табличкой у входа.

Патринка с ужасом посмотрела на дверь, из которой прямо на неё вышли, ожесточённо споря, два милиционера в белых гимнастёрках. Затем непонимающе дёрнула отца за рукав.

– Дадо, здесь же начальники… Идём отсюда! Скорее!

Отец вздрогнул, словно только сейчас осознав, что дочь стоит рядом. Повернувшись, внимательно и долго смотрел на неё, словно обдумывая что-то. И этот взгляд напугал Патринку так, что ей смертельно захотелось развернуться и бегом кинуться прочь.

– Дадо… – прошептала она, невольно отступая. – Что с тобой, дадо?

– Послушай меня, девочка, – хрипло, тихо сказал отец. – Пойдёшь со мной. Будешь слушать то, что я скажу, – и молчать. Молчать, пока я не велю говорить. Или плакать. Так, как мы раньше делали. Когда одни кочевали. Ты помнишь, что надо делать? Понимаешь меня, доченька?

– Да… – едва смогла вымолвить Патринка. Йошка одобрительно кивнул. Натянул на самые глаза старую шляпу, крепко взял полумёртвую от страха дочь за руку и, дёрнув на себя тяжёлую дверь, шагнул в отделение милиции.

В узком коридоре отец вежливо прикоснулся к локтю пробегавшего мимо с озабоченным видом милиционера.

– Что вам, товарищ? – замедлив шаг, нетерпеливо спросил тот.

– Родненький, мне бы начальника! – жалобным, дрожащим голосом попросил Йошка. – Самого главного! Беда у меня… Дочь продать хотят!

– Что?.. – Парень лет двадцати в белой гимнастёрке ошарашенно уставился сначала на землистое, рябое, убитое лицо оборванного цыгана, затем – на перепуганную босоногую девчушку, которую он держал за руку.

– Та-ак… Присядьте здесь на минутку, товарищ. Никуда не уходите и ничего не бойтесь. Отсюда вашу дочь уж точно никто не заберёт! Сейчас узнаю, на месте ли товарищ Качанов.

Через несколько минут отец с дочерью уже стояли в маленьком кабинете с открытым окном, из-за которого доносился звон трамваев. Седой человек в тёмно-синем кителе, нахмурившись, спокойно сказал:

– Садитесь, товарищ. И вы, гражданочка. Как вас зовут? Что произошло? Кто угрожает вашей дочери?

Повинуясь взгляду отца, Патрина села прямо на пол у стены.

– Есть же стул, – мягко сказал человек в кителе.

– Простите, товарищ, она грязная, испачкает ещё… Меня Йошка зовут, Йошка Ботошани, я цыган… таборный цыган!

– Вижу. Что у вас случилось, товарищ Ботошани?