Звезды не для нас [сборник]

– Хорошо, а за что вас осудили? Тут крайне неразборчиво написано…

– В последний раз? Да пришил одного гада! – сорвался Кощей. – Всю жизнь мне испоганил, падла! Украл моё яйцо и…

– Какое яйцо? – не понял инспектор. – Золотое?

– Нет, обычное. Это он, гад, золотых наделал и брюликами обложил, и моё тоже. Разбить не смог, не богатырь, чай, так спрятать решил. Вот я его, гниду, на перо и посадил.

– А звали убитого…

– Фаберже.

«Опять кличка, ну ладно».

– И последний вопрос: что бы вы сделали, окажись на свободе.

Кощей ненадолго задумался, пожал плечами.

– На родину бы съездил – на остров Буян, тыщу лет там не был.

Инспектор залез в интернет и выяснил, что такого острова в составе Российской Федерации нет.

«Иммигрант», – написал он и поставил знак вопроса. Остров могли и после развала Союза переименовать.

– Ну а потом бизнесом бы занялся, как щас говорят. Трын-траву бы барыжить стал: она к чаю хороша, хоть и крепкая, зараза!

Инспектор удивлённо посмотрел на Кощея. Впервые при нём зэк так открыто заявлял, что намерен продолжить преступную деятельность. Вывод очевиден – в амнистии отказать.

– Ладно, благодарю за ответы, вы получите письменное уведомление.

– Ага. Василисе привет передай.

– Кому?

– Начальнице своей! И муженьку её – идиоту. Скажи, чтоб перестала дурачков засылать. Пусть сама в гости приезжает. Я зла не помню – сто лет уже не виделись!

Песня без названья

Артём Кельманов

г. Москва

Кешу обдавал лёгкий утренний матерок. Глаза были закрыты, а голова гудела, потому Кеша не понимал, кто и чего от него хочет. Щёку неприятно царапал асфальт. Судя по всему, Кеша лежал на боку, а некто неизвестный очень тактично пинал его ботинком сзади, пытаясь привлечь внимание. Кеша повернулся на спину и открыл один глаз. Над ним возвышался Владимир Ильич. Он стоял на высоком постаменте и указывал рукой в светлое будущее, но, к его огорчению, никто туда не смотрел. Верный голубь на плече вождя, нахохлившись, курлыкал «Пиастры! Пиастры!» Выходило у него крайне печально. Кеша открыл второй глаз и увидел упитанного представителя правопорядка. Его пушистые рыжие усы прыгали вверх-вниз в такт открывающемуся и закрывающемуся маленькому рту. Грубо-мелодичные звуки, выплёскиваемые этим ртом, оформились в два слова:

– Проснулся, наконец!

– Товарищ мили… цейский, – с трудом прокряхтел Кеша. – Мне бы в больницу.

Порыв ветра унёс милиционера вдаль, вслед за ним унёс голубя и вождя. Вождь хитро щурился, голубь отдал честь, а милиционер махал Кеше фуражкой.

Внезапно Кеша обнаружил себя в помещении с длинными коридорами и жёлтыми стенами. Над стеклянной перегородкой в стене крупными буквами было написано «…ЕГИСТРАТУРА», буквы были чёрные на белой табличке. Кеша никак не мог справиться с бахилой, застрявшей на почему-то голой пятке.

– Вы стоите? – спросила миниатюрная бабуля.

– Определённо, – ответил ей Кеша, сопоставив своё положение с полом и потолком.

Кто-то поинтересовался, не нужно ли ему помочь, на что Кеша попросил отнести его, куда полагается. В тумане Кешу несли по ступенькам и коридору, светили в глаза фонариком, а потом ему поставили капельницу и он сладко-сладко спал. Койка была уютная, а подушка мягкая, гораздо мягче асфальта.

Кеше снился Ленин, он всё указывал и указывал куда-то, а Кеша не смотрел. Тогда Владимир Ильич плюнул и присел на постамент.

– Устал, – сказал он Кеше.

Кеша понимающе кивнул. Голубь потёрся головой о щёку Ильича и высоким голосом прокартавил:

– Товарищ беспутен и для мировой революции совершенно бесполезен.

Владимир Ильич подставил голубю руку и тоскливо поинтересовался:

– Семечки будешь?

– Яволь! – воскликнул голубь и убрал монокль в нагрудный карман.

Тут Кешу осенила мысль, что голуби-то и есть настоящие коммунисты. Он так радовался этой мысли, что проснулся в чудеснейшем настроении.

За окном была ночь. Лунный свет проникал в четырёхместную палату, в которой Кеша находился почему-то совершенно один. Над койками висели настенные светильники, был столик с двумя стульями и даже тумбочка с телевизором. Кеша потянулся, зевнул от души – птичка залетит, как говорила ему в детстве мама. Что делать он не знал, поэтому, шмякнув по выключателю, зажёг над собой тусклую лампочку, мерцающую холодным светом сквозь круглый плафон, немного посмотрел по сторонам и начал вспоминать.

Вспоминать получалось плохо – Кеша помнил своё имя, помнил, что проснулся утром на площади у памятника и что, вероятно, его на скорой привезли в больницу, а вот все воспоминания до этого как будто стёрлись, жёсткий диск отформатировали. Иногда в памяти всплывали какие-то картинки – Кеша вспомнил, как в раннем детстве бегал по деревне за рыжим котом Васисуалием, а потом бегал от кота, потому что Васисуалий рассердился и вознамерился Кешу проучить. А ещё там, в деревне, петух клевался. Петуха Кеша побаивался и лишний раз во двор не выходил, если его видел, или быстро-быстро бежал до калитки, захлопывал её с той стороны и дразнил недовольную птицу, оставшуюся без человечинки. А кота Кеша любил, кот лет двадцать у бабушки прожил, хороший был, умный.