Но первым самостоятельным фильмом Гардина была «Анна Каренина», снятая перед самой войной, весной 1914 года. Тиман пригласил для этой роли известную приму Художественного театра Марию Германову. Эта роль стоила неслыханного до сей поры гонорара и других затрат — Гардин даже решил поначалу оправдать эту дороговизну и выдать фильм в красках. (Однако это дело — краски — оказалось слишком дорого.)
Германова вспоминала потом: «Было одно место в картине, из-за которого мне пришлось поволноваться. Я говорю о том моменте, когда Анна бросается под поезд. При подготовке к этой сцене я сначала волновалась, просила даже машиниста, чтобы он не задавил меня. А потом, когда уже начали играть, забыла об этом, и страх прошел… Очень рада, что мне удалось сыграть Анну, и жалею только о том, что мне пришлось играть в такой большой картине сразу, без опыта». Общие мнения были хвалебные, хотя подчас с оговорками. Но в общем, насколько я знаю, многие писали о фильме, о режиссуре, об игре артистов почти с благоговением.
Однако было и другое мнение: «Видела недавно в „Искрах“ кино-графическую „Анну Каренину“ с Германовой во главе… Какой ужас, какие типы! Вронский — пьяный полковой писарь. Стиву Облонского изображает кто-то с физиономией лакея из какого-нибудь псковского „Палермо“; остальные — в
Позволю себе чуть отвлечься: когда Гардин ставил этот фильм, популярный артист Шатерников, отыскивая грим для cвоего героя Каренина, остановился на популярной картине Пукирева, что висит в Третьяковке — «Неравный брак». «Это и есть тот Каренин, которого я должен играть», — сказал он. Картина вышла, а через полторы недели артист был убит в одном из боев на прусском фронте…
…Дальше у Гардина была довольно жалкая (чтобы не сказать резче) серия ура-патриотических фильмов о Первой мировой войне и еще несколько малоуспешных картин. Кроме, как мне сдается, двух. Первая — «Крейцерова соната». Это была, в общем, добротная, хотя и поверхностная работа. Не знаю, прав ли был режиссер, являя образ собеседника героя в виде Льва Толстого. Честно говоря, cодержание фильма порой отдает истеричностью и каким-то мелко-расхожим пафосом. (Этот фильм тоже сохранился, и желающие могут его посмотреть.)
Другая картина называется «Мысль», это популярная пьеса Леонида Андреева. Странную похвалу фильму выразил журнал «Проэктор» (1916, № 17): «Образцовому исполнению Г. Хмары соответствует не менее образцовая режиссерская часть. Она выразилась раньше всего в бережном отношении к инсценируемому произведению, отказу от ложных кино-эффектов, полному отсутствию режиссерской отсебятины, тщательной редакции надписей, передающих не только смысл, но и стиль андреевской повести, — вот главные достоинства постановки». То есть все достоинства — в
Чуть более «емко» воспоминание Ольги Преображенской: «„Мысль“ была экранизирована очень удачно. Гардин первый применил по-настоящему крупные планы и новый монтаж, сумел донести до зрителя весь сложный психологизм. У творческих работников театра картина имела большой успех…»
Но Преображенская — родной человек и, возможно, смотрела не совсем здравым взглядом. А вот блестящее исполнение Григория Хмары неудивительно — он был реально актером высокой пробы. Особенно в сложных психологических ролях, требующих погружения в себя, в свое аскетичное, нелицеприятное, хотя временами путаное и пуганое видение. Это был его конек…
Наверняка лучшим из фильмов Гардина — сужу по разговору с двумя очевидцами, в том числе и с Ольгой Ивановной Преображенской — был фильм «Приваловские миллионы». Гарин потратил много сил и стараний на эту двухсерийную ленту. Возможно, она не имела громкого успеха, но интеллигентной публике, видимо, бросалась в глаза: своим естеством, своей природной красой, своими денежными раззорами, своими семейными волнениями, cвоей вековечной суетой.
Продолжу рассказ о Гардине через два или даже три очень важных исторических события. Первое случилось во время великой революции, затем «после революции», а затем после «после». Да, речь идет о Гардине, который вдруг позволил себе такой «ослепительный» ракурс, что напрочь оттолкнул от себя всех — буквально всех! — своих ведомых и неведомых коллег.