Звезды немого кино. Ханжонков и другие

Есть в трогательном настрое этого фильма нечто от поэтики Гейне. Никто в мировой поэзии не умел, как Гейне, восторженно воспеть интимность и тут же приметно и жёстко подтрунить над своим восторгом. Тот же перелив настроений ощущается в «Окраине».

Вот ночь. Тишина. Тускло светит фонарь над немощёной улицей. И чей-то приятный жиденький тенорок сладко и вдохновенно напевает под гитару «жестокий романс»:

Мы расстались с тобой
И мой поезд летит,
Только дым позади оставляя...

И вдруг в паузах меж куплетами где-то во дворе начинает громко и тоскливо скулить собака. Воет почти в лад музыке...

...«Окраина» (1933) была одним из первых советских звуковых фильмов. В качестве звукооператора Барнет пригласил Леонида Оболенского, былого товарища по студии Кулешова... До сих пор изумляет предельная конкретность звучания в фильме: сухой цокот копыт, оглушительный треск пулемётов, доподлинно режущий вой паровоза, вязкий грохот снарядов... Крики, топот, песни.

Отдельная речь о героине. Ох эта юная, строптивая и одинокая девчонка, разом влюбившая в себя пленного немецкого солдата! Смешливая и гордая, она победно шагает, окружённая строем парней с винтовками...

Угадать суть и последствия этой картины сумели тогда немногие. Среди этих немногих был Сергей Герасимов. Он чётко и веско сказал: «Это фильм, который всем нам, образно выражаясь, перевернул мозги. Фильм, после которого всем нам нужно было работать как-то уже по-иному». «Образно выражаясь... перевернул мозги... уже по-иному...» — эти воистину золотые слова, сказанные Герасимовым, к сожалению, остались при Сталине безответными.

Трагично проявился на том же роковом историческом переломе гениальный украинец Александр Довженко. Он создал в 1930 году одну из лучших своих картин — «Земля» — и повёз показывать её в Европу.

«Земля» была выстроена строго логично и подчинена одной из тогдашних архипопулярных идей — социальные революции не только и не всегда разрушительны. Они могут стать плодотворны, если вдруг — силой и настоянием человека — подчинятся позитивным законам природы. И это было правдой, хотя все российские революции, как правило, сопровождались беспощадной разрушительной, отнюдь не созидательной стихией.

Позволю себе вольную цитату неизвестного мне киноведа: «Обмытый и выставленный для прощания покойник на фоне пейзажа сам по себе становится частью природы. Довженко хотел избежать гнетущего настроя, вот почему мы видим траурный коллектив лишь только, когда произносится речь во славу героя и его труда. Во время этой речи мы видим, как сын кулака сам признается в своей вине, хотя об этом никто ещё и не заикнулся. Становясь всё меньше и меньше и сходя с ума от бессмысленности совершенного им убийства, несётся он по полям и во всеуслышание, во весь голос кричит о своём преступлении — никто не обращает на него внимания.

Новая жизнь продолжается. Жена убитого мечется голышом (одёжа спрятана), запертая на замок в доме. Именно этот момент ставили Довженко в упрёк: Он-де показывает победу биологии... смерть это или роды — ему всё равно. С точки зрения классовой борьбы и диалектики это ошибка».

Сам режиссёр неловко и даже чуть фальшиво оправдывался за эту «ошибку»: «Мне хотелось донести до сознания зрителя, что переход на коллективную обработку земли — логичное и неизбежное свершение воли рабочих и крестьян, которые переоборудуют свои хозяйства и жизни». Фильм был, по сути, разгромлен партийной критикой. Демьян Бедный, официозный рупор власти, напечатал в «Правде» издевательский стих-фельетон под заголовком «Философы». После этой публикации Довженко с нервным срывом попал в больницу и долго не выходил из неё.

Чтобы работать дальше, режиссёр согласился «заплатить дань» и снял сквернейший фильм о строительстве плотины Днепрогэса. Этот его первый звуковой фильм «Иван» как бы подтверждал необратимый путь советской индустриализации. На Украине «Ивана» встретили неприязненно, режиссёр был вынужден переехать в Москву, где нашёл приют и покровительство Сталина, который охотно (но едва ли гласно) намеревался сделать Довженко придворным художником. Что успешно сделал. (Лишь во время войны случился почти истеричный разлад меж ними, когда вождь бросил в лицо режиссёру злое и грязное оскорбление. Но впоследствии Довженко худо-бедно «замолил» свою вину и остался одним из столпов официального — увы, больше не гениального — кинематографа).

Отдалённо похожая история происходит с Абрамом Роомом — хотя, разумеется, не совсем в точности. Он начал свой творческий путь в 1920 году в Саратове — был главным режиссёром местного театра, затем переехал в Москву, основал (совместно с Неделиным) другой театр, затем третий и четвёртый. Недолго работал с Мейерхольдом, затем переместился в кинематограф: в 1925—1934 годах был педагогом ВГИКа, работал режиссёром на киностудиях «Госкино», «Совкино» и «Союзкино».