Звезды смотрят вниз

Тут произошло замешательство. На хорах встала какая-то женщина, маленькая, деловитая, спокойная, – это была вдова Скорбящего, – и прокричала звучным голосом:

– Он совершенно прав, а вы все не правы. «Не убий» – вспомните эту заповедь, и войне завтра же наступит конец!

Сразу же поднялся рев, целая буря протестов. Несколько голосов завопило:

– Позор!

– Замолчите!

– Выведите ее!

Миссис Скорбящую окружили и, подталкивая к двери, выпроводили из зала.

Когда порядок был восстановлен, капитан Дуглас громко постучал по столу:

– Еще одно такое нарушение тишины, и я велю очистить зал!

Он повернулся к своим коллегам. При разборе каждого дела наступал момент, когда следовало собрать воедино разрозненные силы всей комиссии и быстро привести дело к надлежащему концу. А здесь оно явно зашло чересчур далеко. Дуглас слушал Артура с плохо скрытым презрением. Это был грубый невежда, выслужившийся из сержантов, толстокожий деспот с суровым лицом и типично казарменным складом ума. Обратившись к Артуру, он отрезал:

– С вашего позволения, подойдем к вопросу с другой стороны. Вы заявили, что не желаете воевать. А вы учли, чем это вам грозит?

Артур сильно побледнел, инстинктивно ощущая мрачную враждебность, как бы исходившую от Дугласа.

– Это не изменит моего решения.

– Так. Но вы ведь не хотите сидеть в тюрьме два или три года?

В зале мертвая тишина. Артур сознавал, что на нем сосредоточено внимание всей толпы. Он подумал: «Неужели все это происходит в самом деле? И это я стою здесь, в таком ужасном положении?»

Наконец он сказал устало:

– Сидеть в тюрьме мне так же хочется, как большинству солдат – сидеть в окопах.

Взгляд Дугласа стал еще жестче. Он сказал, повысив голос:

– Они идут туда, так как считают это своим долгом.

– Может быть, и я считаю своим долгом идти в тюрьму.

Слабый вздох пронесся в толпе на хорах. Дуглас сердито посмотрел туда, затем оглянулся на Барраса. Он пожал плечами и одновременно бросил бумаги на стол, как бы говоря: «К сожалению, это безнадежный субъект».

Баррас, выпрямившись, словно застыл в кресле. Он озабоченно провел рукой по лбу. Казалось, он прислушивается к тому разговору вполголоса, который вели между собой сидевшие за столом. Наконец он сказал сухо, официальным тоном:

– Я вижу, все вы разделяете мою точку зрения, – и поднял руку, призывая к молчанию.

Объявили минутный перерыв. После него, среди того же гробового молчания, Баррас, глядя поверх головы Артура, прочел приговор.

– «Трибунал, внимательно рассмотрев ваше дело, – начал он обычной формулой, – не нашел возможным освободить вас от военной службы».

Тотчас раздался взрыв аплодисментов, долгое и громкое «ура», и секретарь Раттер на этот раз не отдал распоряжения навести порядок. Какая-то женщина крикнула с хоров:

– Правильно, мистер Баррас! Правильно поступили, сэр!

Капитан Дуглас перегнулся через стол и протянул ему руку. Остальные члены трибунала сделали то же самое. Баррас всем по очереди пожал руки, торжественно, но несколько рассеянно. Он посмотрел на хоры, откуда ему рукоплескали и откуда прозвучали слова той женщины.

Артур все стоял посреди зала, с вытянувшимся, серым лицом, поникнув головой. Казалось, он ждал чего-то, что должно сейчас произойти. Он переживал мучительную реакцию. Как бы стремясь перехватить взгляд отца, он поднял голову. Дрожь пробежала по его телу. Он повернулся и вышел из зала.

В этот вечер Баррас вернулся домой поздно. В передней он натолкнулся на Артура, остановился и каким-то странным тоном, не то огорченным, не то смущенным, неожиданно сказал:

– Ты можешь, если тебе угодно, обжаловать приговор. Ты знаешь, что это разрешается.

Артур пристально смотрел на отца. Теперь он был спокоен.

– Вы довели меня до этого, – сказал он. – И я не обжалую приговор. Я пройду через все.

Несколько мгновений оба молчали.

– Что же, – сказал Баррас почти жалобно, – ты сам себя накажешь. – Он отвернулся и направился в столовую.

Когда Артур шел наверх, ему смутно послышался откуда-то плач тети Кэрри.

В этот вечер в городе царило большое оживление. Поступок Барраса вызвал потрясающую сенсацию. Патриотизм принял размеры горячки, и толпа народа прошла по Фрихолд-стрит с флагами и пением «Типерери». Она выбила стекла в домике миссис Скорбящей, затем направилась к лавке Ганса Мессюэра. С некоторого времени к старому Гансу, как к чужестранцу, относились подозрительно, и теперь взрыв патриотизма превратил это подозрение в уверенность. Парикмахерскую разгромили, разбили зеркальную витрину, перебили бутылки, изорвали шторы, а гордость старого Мессюэра – вывеску, размалеванную красными и синими полосами, – разнесли в щепки. Ганса, в ужасе вскочившего с постели, избили и оставили в беспамятстве на полу.

Два дня спустя Артур был арестован и отведен в тайнкаслские казармы. Все произошло в полном спокойствии и порядке. Он попал в машину, и теперь все шло гладко и независимо от его воли. В казармах он отказался надеть форму. Его немедленно судили военным судом, приговорили к двум годам каторжных работ и постановили перевести в Бентонскую тюрьму.