Звезды смотрят вниз

Тут поспешно вмешался преподобный Инох Лоу. Это был высокий худой мужчина с узкими ноздрями и землистым лицом. Он получал очень маленькое жалованье, половину которого вносил Джеймс Ремедж, главный прихожанин его церкви, и потому Ремедж всегда мог рассчитывать, что преподобный отец поддержит его и извинит его шуточки.

– Послушайте, – обратился этот пастырь к Артуру, – вы ведь христианин, не так ли? Христианская религия не запрещает законного убиения на пользу своей родины.

– Законного убийства не существует.

Его преподобие склонил голову набок:

– Что вы хотите этим сказать?

Артур торопливо принялся объяснять:

– Я больше не признаю религии, религии в вашем смысле слова. Но вы говорите о христианстве, об учении Христа. Ну так вот, я не могу себе представить, чтобы Иисус Христос мог взять в руки штык и воткнуть его в живот германскому солдату, или английскому, все равно. Я не могу себе представить Иисуса Христа, который сидит у английского или германского пулемета и десятками уничтожает ни в чем не повинных людей.

Преподобный Лоу покраснел от ужаса. Видно было, что он невообразимо шокирован.

– Это богохульство, – пробурчал он, обращаясь к Ремеджу.

Но Мэрчисон не мог допустить, чтобы аргумент священника потерпел неудачу. Этот пропахший нюхательным табаком бакалейщик захотел показать, что знает Священное Писание. Нагнувшись вперед, с таким же хитрым видом, с каким отвешивал пол фунта ветчины, он спросил:

– Разве вы не знаете, что Иисус Христос сказал: «Око за око и зуб за зуб»?

Преподобный Лоу, видимо, почувствовал себя еще более неловко.

– Нет! – крикнул Артур. – Никогда Иисус не говорил этого.

– Сказал! Я вам говорю, – проревел Мэрчисон. – Это есть в Писании.

И Мэрчисон победоносно откинулся на спинку стула.

Вмешался Бэйтс, торговец мануфактурой. У него имелся в запасе только один-единственный вопрос, который он неизменно задавал всякий раз, и теперь он почувствовал, что пришло время выступить с ним. Поглаживая свои длинные обвисшие усы, он спросил:

– Если бы германец напал на вашу мать, что бы вы сделали?

Артур сделал безнадежный жест и ничего не ответил.

Снова подергав себя за усы, Бэйтс повторил:

– Что бы вы сделали, если бы германец напал на вашу мать?

Артур закусил дрожащую губу:

– Как я могу объяснить свои мысли, отвечая на подобные вопросы? Может быть, в Германии спрашивают то же самое? Понимаете? Задают тот же вопрос о наших солдатах?

– Что бы вы предпочли – убить германца или дать ему убить вашу мать? – с пафосом настаивал Бэйтс.

Артур пал духом. Он ничего не ответил. И Бэйтс, по-детски торжествуя, оглянулся на своих соседей.

Наступило молчание. Все сидевшие за столом, видимо, ждали, что скажет Баррас. А Баррас, казалось, тоже ждал чего-то. Он отрывисто кашлянул, прочищая горло. Глаза у него блестели, на скулах выступил легкий румянец. Он неподвижно смотрел поверх головы Артура.

– Так вы отказываетесь признать необходимость этого великого народного движения, этой потрясающей мировой борьбы, которая требует жертв от всех нас?

Когда заговорил его отец, Артур снова почувствовал, что дрожит, и сознание своей слабости парализовало его. Он страстно хотел быть спокойным и смелым, решительным и красноречивым, – а вместо этого у него тряслись губы, и он способен был только пролепетать, заикаясь:

– Я не могу признать необходимостью то, что людей гонят гуртом резать друг друга, то, что во всей Европе морят голодом женщин и детей. В особенности когда никто, в сущности, не знает, для чего все это.

Краска выступила еще резче на лице Барраса:

– Эта война ведется для того, чтобы навсегда покончить с войнами.

– Это самое говорилось всегда, – воскликнул Артур зазвеневшим голосом, – и это самое будут твердить, чтобы заставить людей убивать друг друга, когда начнется следующая война!

Ремедж беспокойно заерзал на месте. Он взял перо, лежавшее перед ним, и начал тыкать им в стол. Он привык в трибунале к более решительным действиям, и затягивание допроса его раздражало.

– Прекратите эту канитель, – бросил он тихо и злобно, – и давайте ближе к делу.

Баррас, в прежнее время всегда презрительно отзывавшийся о Ремедже, не выказал никакого возмущения, когда тот перебил его. Он по-прежнему сохранял бесстрастие статуи и только барабанил пальцами по столу.

– Какова истинная причина вашего отказа вступить в армию?

– Я уже вам объяснял, – ответил Артур и быстро перевел дыхание.

– Боже праведный! – вмешался опять Ремедж. – О чем он толкует? К чему все эти выверты? Пускай говорит прямо или держит язык за зубами.

– Изложите свои мотивы, – сказал Артуру преподобный Лоу тоном покровительственной жалости.

– Я не могу сказать больше того, что я уже сказал, – возразил Артур, понижая голос. – Я протестую против того, чтобы несправедливо и напрасно жертвовали жизнью людей. Я не буду принимать в этом участия ни на войне, ни где-либо в другом месте. – Произнося эти слова, Артур не сводил глаз с отца.

– Господи боже мой! – вздохнул Ремедж. – Что за дикий образ мыслей!