Звезды смотрят вниз

Артур молча отступил к двери, выражение его лица резко изменилось.

– Как ты думаешь, Артур, – продолжала его мать, не открывая глаз, – отчего это у меня постоянно такие мигрени? Я думаю, не из-за пушечной ли стрельбы во Франции. Знаешь, ведь в воздухе происходят колебания. Конечно, слышать стрельбу я не могу, но мне пришла мысль, что колебания воздуха могут вызвать такие явления… Правда, этим нельзя объяснить мою боль в спине, а она меня в последнее время тоже очень мучает. Скажи, Артур, как ты думаешь, может пушечная пальба иметь какое-нибудь влияние?

– Не знаю, мама, – ответил он глухо и помолчал, стараясь овладеть собой. – Я думаю, вряд ли она может повлиять на твою спину.

– Знаешь ли, на спину я не особенно жалуюсь. Мазь, которую мне дал доктор Льюис, помогает замечательно. Я прочла рецепт: аконит, белладонна и хлороформ – три смертельных яда. Не странно ли, что яд так полезен при наружном употреблении!.. Но о чем я говорила? Ах да, о вибрациях. Я только на днях читала в газете, что ими объясняют сильный дождь, который лил недавно. Это как будто подтверждает мое мнение, и доктор Льюис говорит, что существует совершенно определенное состояние, которое называется «пушечной головной болью». Разумеется, основная причина всего – нервное истощение. Это мое вечное горе, Артур, милый, – сильнейшее нервное переутомление!

– Да, мама, – согласился он тихо.

После новой недолгой паузы Гарриэт снова заговорила. С полчаса она описывала свои ощущения, потом вдруг подняла руку к голове и попросила Артура уйти, так как он ее утомляет. Он молча повиновался. Четверть часа спустя, идя обратно коридором, он слышал ее громкий храп.

Дни шли, а в душе Артура росло сознание, что он одинок со своим горем, отрезан от других людей, чуть ли не отвержен ими. Инстинктивно он начал сужать круг своей деятельности. Он выходил только на работу и даже там ловил на себе странные взгляды Армстронга, Гудспета и некоторых рабочих. На улицах, когда он шел в «Нептун» и обратно, ему часто кричали вслед оскорбительные слова. Раздор с отцом стал всем известен, и это приписывалось его отказу вступить в армию. Баррас без колебаний публично высказывал свои взгляды; его стойкому патриотизму рукоплескали со всех сторон, все находили прекрасным то, что он не позволял естественному родительскому чувству восторжествовать над сознанием долга в годину великого народного бедствия. Артура парализовала мысль, что весь город следит за борьбой между ним и отцом.

В феврале положение все ухудшалось и ухудшалось, а в середине марта начал свою деятельность слискейлский трибунал. Он состоял из пяти членов – Джеймса Ремеджа, владельца мануфактурного магазина Бэйтса, старика Мэрчисона, его преподобия Иноха Лоу из церкви на Нью-Бетель-стрит и Ричарда Барраса, который был единогласно избран председателем. Кроме этих пяти, в трибунале заседал в качестве постоянного эксперта представитель военных властей, капитан Дуглас из тайнкаслских казарм. Раттер, секретарь слискейлского муниципалитета, исполнял также обязанности секретаря трибунала.

С болезненно-напряженным интересом следил Артур за первыми действиями трибунала. Он не долго сомневался в его суровости: одному за другим трибунал отказывал в освобождении от призыва. Дуглас вел себя настоящим самодержцем. У него была манера надменно и дерзко оглядывать являвшихся, затем поднимать глаза и объявлять коротко:

– Этот человек мне нужен.

Ремеджа и Барраса распирал необузданный патриотизм. С остальными они мало считались. Трибунал взял весьма жесткую линию. Он считал, что если человек возражает против строевой службы, то только от таковой и можно его освободить. Но строевая служба оказывалась наилучшим выходом, так как отказавшемуся от нее грозила тюрьма.

Чем дальше, тем больше росло страстное возмущение Артура. Бледный, подавленный, смотрел он на отца, возвращавшегося оттуда, где он творил суд над людьми. Баррас же неизменно был в приподнятом настроении и, в назидание Артуру, часто рассказывал тете Кэрри наиболее интересные случаи из практики трибунала. В последний день марта Баррас вернулся домой, опоздав к чаю, в еще большем, чем всегда, приливе воодушевления.

Демонстративно не замечая Артура, он сел за стол и положил себе на тарелку солидную порцию горячих гренок с маслом. Затем начал разговор, описывая случай, который больше всего занимал его сегодня: молодой студент богословского факультета требовал освобождения по религиозным мотивам.

– Знаете, какой был первый вопрос Ремеджа? – сказал он с полным ртом, пережевывая гренки. – Он спросил у этого малого, принимал ли он когда-нибудь в жизни ванну. – Баррас перестал жевать и победоносно рассмеялся. – Но Дуглас придумал еще лучше. Дуглас посмотрел на меня искоса, потом как заорет на него: «А вам известно, что тот, кто отказывается выполнять свой воинский долг, подлежит расстрелу?» Это попало в точку. Вам надо было видеть, как мальчишка съежился! И согласился идти в армию. Через три месяца будет во Франции. – Баррас опять захохотал.