Звезды смотрят вниз

– Попросту скандально, Кэролайн, – продолжал он громко, – что такое множество здоровых молодых людей, которым следовало бы сражаться за отечество, уклоняются от этого. Они до сих пор укрывались в разных предприятиях и учреждениях, где в них не нуждаются. Они не желали понять намеков и не вступали в армию. Что же, клянусь душой, давно пора подтолкнуть их туда хорошим пинком!

– Да, Ричард, – прошептала тетя Кэрри, бросив трепетный взгляд на Артура, не поднимавшего глаз от тарелки.

– Я знал, что рано или поздно так будет, – продолжал Баррас тем же тоном. – И не сомневаюсь, что мне придется принять участие в этом деле. Между нами говоря, меня уже пригласили в члены местного трибунала.

– Трибунала, Ричард?! – запинаясь, переспросила тетя Кэрри.

– Да, разумеется, – подтвердил Ричард, старательно избегая взгляда Артура. – И я не потерплю никаких глупостей, будьте уверены. Теперь дело уже наконец приняло серьезный оборот, и чем скорее все они это поймут, тем лучше для них. Только на днях мы говорили об этом с Гетти. Она тоже глубоко убеждена, что лентяев пора расшевелить и вытащить из их убежищ.

Артур медленно поднял глаза и посмотрел на отца. Баррас был в новом сером костюме, с цветком в петлице. За последнее время он сшил себе множество новых костюмов, гораздо элегантнее, чем его прежние (Артур подозревал, что он переменил портного), и завел привычку постоянно носить цветок в петлице, – обыкновенно это бывала ярко-розовая гвоздика, сорванная в оранжерее. У него был чересчур щеголеватый вид, глаза блестели, он постоянно был в каком-то непонятном возбуждении.

– Вот увидите, Кэролайн, – усмехнулся он с явным удовлетворением, – как все побегут под знамена, когда начнут действовать трибуналы.

Наступило молчание, во время которого тетушка Кэрри, охваченная тревогой, бросала робкие взгляды то на отца, то на сына. Затем Баррас посмотрел на часы:

– Ну, Кэролайн, мне пора ехать. Пусть никто меня не дожидается, – я вернусь, вероятно, поздно. Мы с Гетти едем в Королевский театр. Война войной, а жизнь своего требует. Сегодня идет «Дева гор». Говорят, очень хорошая вещь, и участвует вся лондонская труппа. Гетти очень хочется ее посмотреть.

Он встал, поправил цветок в петлице, затем, упорно не замечая Артура, коротким кивком простился с Кэролайн и вышел из комнаты.

Артур продолжал сидеть за столом, поразительно тихий и молчаливый. Он отлично знал, что Гетти и его отец часто проводят вместе вечера; новые костюмы, бутоньерка, поддельный блеск молодости – все говорило об этом. Началось с миссии искупления: Артур, мол, возмутительно обошелся с Гетти, и обязанность «загладить» это лежит на его отце. Артур подозревал, что их отношения зашли далеко за пределы простого «заглаживания» его ошибки, но он не знал ничего наверное. Думая об этом, он тяжело вздохнул. Этот вздох заставил тетю Кэрри беспокойно зашевелиться.

– Ты почти ничего не ел сегодня, Артур, – шепнула она. – Почему ты не отведаешь пирожков?

– Я не голоден, тетя.

– Но они такие вкусные, дружок, – уговаривала она огорченным тоном.

Он молча покачал головой, глядя на нее как бы сквозь свою боль. У него вдруг появилось желание облегчить душу, излить перед тетушкой то, что его мучило, но он подавил в себе это желание, хорошо понимая, что это было бы бесполезно. Тетя Кэрри добрая женщина и любит его, но из-за своей робости и благоговения перед отцом она просто не способна поддержать его, Артура.

Он встал и вышел из столовой. В передней остановился в нерешительности, поникнув головой. В такие минуты его мягкая впечатлительная натура жаждала чьего-нибудь сочувствия. «Если бы Гетти была здесь!» Клубок подкатился у него к горлу. Он почувствовал себя брошенным, беспомощным. Медленно пошел наверх. Но, проходя мимо спальни матери, вдруг остановился. Невольным движением протянул он руку к двери и вошел.

– Как ты себя чувствуешь сегодня, мама? – спросил он.

Мать быстро оглянулась, лежа на подушках, с недовольно-вопросительным выражением на бледном, пухлом лице.

– У меня мигрень, – отвечала она. – А ты так меня испугал, открыв неожиданно дверь!

– Прости, мама. – Он тихонько присел на край кровати.

– Ох нет, Артур! – запротестовала она. – Не тут, милый мой: я не переношу, когда кто-нибудь садится на кровать, особенно при такой головной боли, – меня это беспокоит.

Он встал, немного покраснев.

– Прости, мама, – сказал он снова. Он поставил себя мысленно на ее место и решил не обижаться на нее. Ведь это его мать. Из глубины памяти вынырнуло воспоминание о ее ласках в детстве, туманное представление о том, как она наклонялась к нему и кружева ее капота нависали над ним, окутывая и защищая его. Растроганный этим воспоминанием о материнской ласке, Артур сказал прерывающимся голосом: – Мама, можно мне поговорить с тобой?

Она недовольно посмотрела на него:

– У меня такая головная боль!

– Я недолго… Мне нужен твой совет.

– Нет, нет, Артур, – возразила она, закрыв глаза, словно испуганная его стремительностью. – Право, не могу. В другой раз, быть может… Сегодня у меня ужасно болит голова.