Звезды смотрят вниз

– Ах, нет, – запротестовала Гетти. – Вы знаете, что это не так. Просто на него сейчас такой спрос! Все смотрят на наш столик и завидуют. Это очень весело!

Баррас нетерпеливо зашевелился в кресле. Он мысленно представил себе этого аляповато-красивого юношу с детскими голубыми глазами, льняными волосами, расчесанными на прямой пробор и гладко прилизанными, с самодовольной усмешкой. Представил, как он, сидя в ресторане, курит папиросу и беспрестанно поглядывает вокруг, ища поклонения.

Он с трудом подавил раздражение; снова сел на кушетку, красный, тяжело дыша, и через минуту сказал:

– Сядь возле меня, Гетти!

– Мне хочется походить, – возразила она небрежно. – Я довольно насиделась в театре.

– А я хочу, чтобы ты села возле меня!

Гетти поняла, что отказаться – значит серьезно обидеть его, и неохотно подошла и села, отодвинувшись на самый край кушетки.

– Вы сегодня все на меня ворчите, – сказала она.

– Разве?

Она кивнула с лукавой миной, – по крайней мере, пыталась быть лукавой, но это ей не очень удалось: слишком ощутимо было его присутствие рядом, его налитое кровью лицо, массивные плечи, даже мясистые складки жилета.

– Нравится тебе мой подарок? – спросил он, дотрагиваясь до тонкого платинового браслета на ее руке.

– О да, – сказала Гетти поспешно. – Вы меня балуете, право.

– Я достаточно богат, – возразил он. – Я имею возможность дарить тебе кучу всяких вещей. – Он был ужасно неловок и неопытен: страсть душила его, лишала самообладания.

– Вы всегда добры ко мне, – ответила Гетти, опуская глаза.

Баррас потянулся, чтобы взять ее за руку, но в этот миг граммофон замолк, и Гетти, чувствуя, что спасена, вскочила и отошла к нему.

– Я переверну пластинку, – заметила она и стала снимать ее.

Баррас тяжелым взглядом исподлобья следил за девушкой все с той же застывшей масленой усмешкой. Он дышал тяжелее, чем всегда, его нижняя губа выпятилась.

– Это красивая песенка, – продолжала Гетти. – Она страшно модная и легко запоминается.

Решив не возвращаться на кушетку, она прищелкивала пальцами в такт и двигалась по комнате, точно танцуя под музыку. Но, когда она проходила мимо кушетки, Баррас внезапно нагнулся, схватил ее за тонкую руку и притянул к себе на колени.

Это произошло неожиданно для обоих. Гетти не знала, закричать ей или нет. Она не сопротивлялась, она только уставилась на Барраса широко открытыми глазами.

И в ту минуту, когда они сидели в такой позе, неожиданно отворилась дверь за их спиной и в комнату вошла тетушка Кэрри. Услышав необычный шум в такой поздний час, она сошла вниз, но при виде этой пары на кушетке остановилась в дверях, словно окаменев. Глаза ее расширились от ужаса, лицо совсем посерело. Это была самая жуткая минута в ее жизни. Она почувствовала, что близка к обмороку, но величайшим усилием воли овладела собой и, повернувшись, выскочила из гостиной. Спасаясь бегством, как гонимый дух, она, спотыкаясь, побрела наверх.

Ни Баррас, ни Гетти не заметили ее появления. Баррас был слеп и глух ко всему, кроме Гетти, ее близости, запаха ее духов, ощущения тонких бедер, прижатых к его коленям.

– Гетти, – сказал он хрипло, – ты знаешь, что я тебя люблю.

Его слова вывели Гетти из того странного столбняка, в котором она находилась.

– Не надо, – сказала она. – Пожалуйста, не держите меня так.

Он ослабил объятие и положил руку на ее колено.

– Нет, нет! – вскрикнула она, энергично сопротивляясь. – Не смейте! Я не люблю этого.

– Но, Гетти… – задыхаясь, выговорил Баррас.

– Нет, нет, – перебила она. – Я не из таких, совсем не из таких.

Он вдруг сразу стал ей ненавистен тем, что поставил ее в такое положение, что все испортил, перейдя от покровительства и подарков к этому отвратительному порыву. Ей противно было его красное лицо, мешки под глазами, мясистый нос. Внезапно ей, по контрасту, представилось тонко очерченное молодое лицо Парвиса, и она вскрикнула:

– Пустите меня, слышите? Пустите, или я закричу на весь дом.

Вместо ответа он прижал ее к себе и уткнулся ртом в ее шею. Гетти не закричала, но вывернулась, как кошка, и ударила его по щеке. Затем вскочила, поправляя платье, волосы, и прошипела:

– Вы противный, дрянной старик! Вы хуже своего жалкого сына. Я вас ненавижу! Вы разве не знаете, что я честная девушка? Честная девушка, слышите? Стыдитесь! Никогда в жизни я на вас и не взгляну больше!

Баррас встал, в волнении пытаясь что-то сказать, но, раньше чем он успел открыть рот, Гетти метнулась вон из комнаты, и он остался один. Некоторое время он стоял с протянутой рукой, как будто пытаясь еще удержать ее. Сердце молотом стучало в груди, перед глазами плыл туман, в ушах шумело. Его ошеломило сознание своего унижения, своей старости, о которую разбилась попытка овладеть Гетти. Он все стоял в пустой, мягко освещенной комнате, шатаясь от приступа головокружения. Одну секунду он думал, что у него удар. Поднял руку к голове, которая разрывалась на части, и рухнул на кушетку.

XVI