Звезды смотрят вниз

Баррас сделал слабую попытку подняться. Но тут молот нанес еще один, последний удар. Ричард упал ничком и не шевелился. Последние лучи заходящего солнца, пробиваясь из-за обугленных копров над шахтой, осветили изборожденную землю пустыря и распростертое мертвое тело. В безжизненной руке была зажата горсточка грязи.

XVIII

Наступил день третьего чтения билля о копях. Комиссия уже успела доложить его парламенту, он был ловко сведен на нет и испещрен поправками оппозиции. Сейчас обсуждалась поправка, внесенная достопочтенным членом парламента Сент-Клер-Буни, делегатом от Кестона. Мистер Сент-Клер-Буни с достойной восхищения юридической точностью предлагал в строке 3 пункта 7 перед словом «назначен» вставить слова «должным образом». И вот уже больше трех часов шло мирное обсуждение этого оборота, и все это время члены правительства и его сторонники из оппозиции имели широкую возможность восхвалять билль.

Дэвид сидел, скрестив руки, с бесстрастным видом, и слушал дебаты. Один за другим поднимались сторонники правительства и перечисляли трудности, с которыми пришлось им столкнуться, и исключительные усилия, которые они делают и будут делать, чтобы эти трудности преодолеть. Кипя негодованием, слушал Дэвид речи Дэджена, Беббингтона, Хьюма и Клегхорна. Каждое слово – защита компромисса и проволочки. От искушенного и еще обостренного волнением слуха Дэвида не ускользал ни один оттенок: в каждой фразе – тайное заискивание, усердное стремление позолотить пилюлю. Сидя тут, внешне спокойный, но в душе разъяренный, Дэвид старался перехватить взгляд спикера. Он должен сегодня взять слово! Невозможно оставаться пассивным свидетелем такого предательства! Неужели для этого он трудился, боролся, этому отдал свою жизнь?

Пока он ждал, все проделанное им за эти годы прошло в его памяти: скромное начало в конторе Союза горняков, барахтанье в луже местной политики, длительные неослабные усилия в последние годы, тяжелый труд, борьба, в которую он вкладывал всю душу. И для чего, если этот ничтожный законопроект, это отречение от всяких обязательств, эта пародия на справедливость, все разом уничтожила?

Он порывисто поднял голову, полный яростной решимости, сверля расширенными зрачками очередного оратора. Говорил Стон, старый Юстес Стон, который начал свою деятельность в качестве радикала, на выборах перешел к либералам, а потом, во время войны, раз навсегда перекрасился в цвета тори. Стон, мастер политической казуистики, хитрая старая лиса, превозносил билль в надежде на то, что попадет в ближайший список лиц, пожалованных званием пэра. Всю свою жизнь Стон жаждал этого титула, и теперь он облизывался на него, как на роскошную кисть винограда, которая клонится все ниже и ниже, дюйм за дюймом, пока не окажется почти у его щелкающих челюстей. В своем стремлении к популярности он разбрасывал букеты направо и налево, ударился в цветистую декламацию. Его тезисом было благородство шахтера, – и он искусно пользовался им, опровергая всякие мнения, будто новый закон может вызвать недовольство среди рабочих.

– Кто здесь, в парламенте, – звучным голосом провозглашал он, – осмелится утверждать, что в сердце британского шахтера таится хотя бы малейшая тень вероломства? Лучшим из всего, когда-либо сказанного на этот счет, является столь поэтически выраженное мнение уважаемого делегата Карнарвонского округа. Прошу разрешения у почтенного собрания прочитать эти памятные строки. – Он сложил губы бантиком и процитировал: – «Я видел рудокопа на работе – и нет работника лучше его. Я видел его в роли политического деятеля – и нет политика более здравомыслящего, чем он. Я слушал его, как певца, – и не слыхивал пения слаще. Я видел его на футбольном поле – и он гроза всех футболистов. На всех поприщах он надежен, и серьезен, и отважен…»

«О господи, долго это еще будет продолжаться?» – простонал мысленно Дэвид. Он думал о пожаре в «Нептуне», этом акте саботажа, который сам по себе был непростительным безумием и в то же время естественным восстанием шахтеров против своей участи. И по мере того как лицемерные фразы одна за другой сыпались с губ хитрого Стона, в душе Дэвида разгоралось страстное возмущение. Он бросил быстрый взгляд на Нэджента, который сидел рядом с ним, заслонив лицо рукой. Нэджент чувствовал то же, что и он; но у Нэджента было больше покорности, был какой-то фатализм, помогавший ему смиряться перед неизбежным. Дэвид же не мог смириться, подобно Нэдженту. «Никогда, ни за что!» – твердил он себе. Он должен, должен сегодня выступить. В мучительном ожидании этой минуты он готовился быть спокойным, хладнокровным и смелым. Как только Стон довел до конца свою хитроумную и высокопарную речь и, сияя на все стороны улыбкой, сел на место, Дэвид вскочил.